История балета. Ангелы Аполлона

«Клетка» – один из величайших балетов Роббинса. После премьеры, состоявшейся в 1951 году, критики были в шоке от его свирепости и беспощадности. (Правительство Нидерландов поначалу запретило балет как «порнографический».) Но Роббинсу реакция общественности показалась забавной: «Я не понимаю, почему некоторые столь шокированы “Клеткой”. Это не более чем второй акт “Жизели” в современном видении». Классический балет с его одухотворенным лиризмом – это язык аффирмации, утверждения человеческих возможностей: Жизель продолжает любить до последнего вздоха. И Роббинс, несомненно, также использовал этот формальный язык, но урезал его, исказил и ограничил его синтаксис. Новенькая умеет лишь тосковать, но у нее нет слов, чтобы любить, и эта нехватка чрезвычайно ощутима¹⁶.

В 1953 году Роббинс создал свою версию «Послеполуденного отдыха фавна», первоначально поставленного Нижинским в Париже в 1911 году. Балет Роббинса на музыку Дебюсси – это па-де-де двух танцовщиков в репетиционных трико, исполняемое в балетной студии, и зрители составляют четвертую стену – «зеркало», в которое смотрятся артисты. Балет начинается с того, что на полу лениво раскинулся мужчина в трико и с обнаженным торсом, словно только пробуждаясь ото сна. Входит девушка. Они танцуют – вместе и отдельно, у станка и в связках в паре; их движения просты и чувственны, но как-то отстраненны – никаких внешних эмоций. Танцовщики не взаимодействуют друг с другом, а вместо этого смотрятся в зеркало, изучая каждый себя, даже когда танцуют вместе. В какой-то момент они останавливаются, девушка садится на пол, подобрав под себя колени, и ни на минуту не отводит глаз от зеркала. Мужчина оборачивается, чтобы взглянуть на нее, и целует в щеку: она по-прежнему следит за всем в зеркале, медленно поднимает руку и дотрагивается до того места, куда он ее только что поцеловал. Затем поворачивается к нему, и на какое-то мгновение их глаза встречаются, но ее взгляд тут же возвращается к зеркалу. Вскоре девушка медленно покидает студию на пальцах, а мужчина опять ложится на пол, как в начале.

Этот танец, как и версию Нижинского, часто расценивали как этюд на тему нарциссизма. Но эта точка зрения не учитывает один важный момент. Роббинс показывает холодную, аналитическую сосредоточенность танцовщиков во время исполнения движений, которые выглядят парадоксально чувственно. Мы видим не самовлюбленность (когда Нарцисс любуется своим отражением), а в высшей степени отрешенную и обезличенную форму близости и эротизма. Танцовщики действительно близки – но их чувства проистекают из их танца, из одновременного нахождения в студии, а не из некоей сексуальной или просто светской встречи. Для зрителей эффект от происходящего не очень понятен: они присутствуют при чрезвычайно интимном моменте, но нечаянно оказываются вовлечены в него. Потому что танцовщики видят и себя и друг друга через зрителей, и в то же время через зрителей они смотрят в зал с обезоруживающей прямотой. Позднее Роббинс говорил, что его вдохновил вид танцора, растягивавшегося в студии, и действительно, «Послеполуденный отдых фавна» стал первым в целой серии его балетов, где репетиции и то, как танцоры работают, служат отправной точкой для нового, неформального стиля в танце.

«Неформальный» балет стал основой и для «Вестсайдской истории», премьера которой состоялась в 1957 году (музыка Леонарда Бернстайна, слова Стивена Сондхайма, декорации Оливера Смита, либретто Артура Лорентса). Поначалу Роббинс представлял себе историю Ромео и Джульетты между соперничающими семьями евреев и католиков в Нижнем Ист-Сайде в Нью-Йорке (рабочее название даже было «Истсайдская история»). Но как раз в тот момент началась эскалация жесточайших столкновений между бандами Нью-Йорка и Лос-Анджелеса, тема не покидала заголовков газет, поэтому место действия несколько передвинули: «Вестсайдская история» разворачивается в Верхнем Вест-Сайде Манхэттена между бандами пуэрториканцев и поляков. Пуэрториканцы заменили евреев: это были иммигранты с образованием и приличными манерами, в отличие от поляков, действия которых были намного более грубыми и бандитскими.

В «Вестсайдской истории» Роббинс собрал все, что он умел и любил. В этом спектакле темы его серьезных балетов были представлены на суд массового зрителя: речь шла о том, как раскол в обществе, предрассудки, насилие и клановость могут разрушить жизнь конкретных людей. Строгие формы классического балета были использованы для передачи жесткой лексики неблагополучных улиц. «Вестсайдская история» опускается до водевиля и возвышается до оперы (Бернстайн любил называть ее «американской оперой»). Но в первую очередь она была «американской трагедией» и родилась из реальных социальных проблем. Ничто не было приукрашено: даже в финале не было привычного вдохновляющего танца – вместо него перед публикой на сцене оставались мертвые тела¹⁷.