История балета. Ангелы Аполлона

Вопреки (а возможно, благодаря) тому, что Антуан долго жил за границей, он решительно оставался французом: восхищался Вольтером и Лафайетом, приветствовал революцию и был горячим поклонником Наполеона, героическая фигура которого взывала к его пониманию «доблести и чести». В своих мемуарах Август говорил о ревностном, но скептическом отношении отца к католической церкви, о его «пылкой, отважной, галантной» натуре, с восторгом отмечая, что он был «настоящим chevalier français[32] старой школы». Антуан действительно любил подчеркивать свое предположительно аристократическое происхождение и представлялся своего рода неудавшимся дворянином. Отец и сын были близки, и с возрастом Август, конечно, впитал отцовские идеалы – отчасти потому, что восхищался им, а также и потому, что они подтвердились в его собственной жизни: ранние воспоминания Августа относятся к обстрелу англичанами Копенгагена в 1807 году во время войны с Наполеоном, когда город был разрушен и сотни горожан погибли (семья Бурнонвиля укрылась в подвале местного лавочника). Как и его отец, Бурнонвиль всегда был тверд в своей преданности свободе, Наполеону и французскому балету².

Антуан усердно обучал сына в старом благородном стиле (называя его классическим), который был для него не просто ремеслом, а призванием: в нем выражалась его ностальгия по культуре и идеалам французского Просвещения. Таким образом, балет для Августа стал не профессией или семейной традицией, а возложенной на его плечи мантией, и он постоянно ощущал ее вес и свой высокий долг. Вероятно, по отцовскому настоянию первыми, что прочел Август, были сочинения Новерра, оставившие в нем глубокий след и позднее вдохновившие его на написание собственных писем и заметок о танце. В 1820 году отец взял Августа в паломничество к истокам: они отправились в Париж, где встречались с бывшими коллегами Антуана и ходили на спектакли Парижской оперы. Вместо того чтобы укрепить в Августе приверженность отцовскому художественному наследию, эта поездка пробила брешь: Антуан настаивал, что формы старой школы «правильные и с хорошим вкусом», но Август все чаще находил указания отца «статичными» и сдерживающими: он быстро подметил, что будущее связано с новым атлетизмом школы Вестриса и дерзкими танцовщиками нового поколения³.

По возвращении в Копенгаген Август не находил себе места, его отношения с отцом и Королевским балетом, куда он был принят учеником, стали крайне натянутыми. Юноша был целеустремлен и мечтал о большем – в 1824 году он возвращается в Париж учиться у Вестриса и в конечном счете получает место в Парижской опере, где его карьера начинается по-настоящему. Вестрис давал ему очень тяжелую нагрузку, и Бурнонвиль стал искусным танцовщиком. Его парящие прыжки и пируэты вызывали восторг (он жаловался, что вращению мешают «качания головы», но при этом вращался семь раз и останавливался удивительно точно). Но Париж дал Бурнонвилю не только отточенную технику. В своих письмах отцу (полных сыновних заверений в том, что Вестрис не пренебрегает изяществом стиля) чувствуется неотступное и всепоглощающее воодушевление: его вызывают не впечатляющие эффекты Парижской оперы, роскошные постановки или фантастическое газовое освещение, а конкретные детали и сложности танцевальной техники, ощущение радости и свободы во время танца. Когда он впервые увидел на сцене Марию Тальони (они были практически ровесниками), его потрясла не ее воздушность, а стальные стопы и ноги⁴.

Стоит подчеркнуть еще раз: Бурнонвиля привело в балет неподдельное восхищение балетными па и танцевальной техникой; анатомическая логика балетных движений вызывала в нем почти научный интерес. Работа с Вестрисом была созидательной, и своему учителю Бурнонвиль был так горячо предан, что даже сражался (что было нехарактерно для него) на дуэли, желая отомстить за нанесенное репутации Вестриса оскорбление. Нельзя сказать, что Бурнонвиль полностью отказался от отцовских наставлений, однако его сочинения и тщательные, почти протокольные, записи классов Вестриса говорят о необычайном внимании к тому, как придать движению или позе амплитуды и энергии изнутри, без утрирования и внешних усилий. Легкость и скорость, точность координации и правильный мышечный импульс могут создать ощущение безграничной свободы, не нарушая статики конкретного па, если делать это осознанно. Таким образом Бурнонвиль (как и Мария Тальони) пришел к тому, чем он будет заниматься всю жизнь: примирению и поиску сочетания между новой виртуозностью и старой классической школой, Вестрисом и отцом, Парижем и Данией.