История древнерусской литературы

Мусин-Пушкин в последние годы жизни должен был ответить на обстоятельные вопросы исследователей — тех, которые, как например филологи собиратель древностей К. Ф. Калайдович, были подвигнуты к этому более всего своей научной добросовестностью, а также и со стороны тех, у которых сомнение в подлинности родилось прежде всего из историографических построений: «Слово», — посыпались обвинения, — является одиноким текстом, не характерным для культурного контекста Древней Руси. Даже великий поэт А. С. Пушкин, хотя и продемонстрировал достаточно энтузиазма, выразив желание сделать современный поэтический перевод этого ценного текста, закончил следующими словами: «... "Слово о полку Игореве" возвышается уединенным памятником в пустыне нашей древней словесности»[51].

«Исключительность» недавно открытого «поэтического» памятника была подчеркнута не только теми, кто не сомневался, что речь идет о подделке, но также — и даже в большей степени — теми, кто отстаивал его подлинность. Сегодня у нас возникает впечатление, что первые почитатели «Слова» способствовали создавшейся путанице не меньше, чем клеветники, их оппоненты. И те и другие стремились найти себя перед лицом жемчужины «поэзии» и связывали идею этой поэзии (что было естественным для начала XIX в.) с «песней» поэтов-сказителей или аэдов. Это приводило к рассмотрению «Слова» на маловероятном историческом фоне: нужно было думать либо о народном искусстве, иначе нигде не засвидетельствованном в подобных формах в столь древних памятниках, или же о средневековой Руси, украшенной миннезингерами, трубадурами, менестрелями, странствующими клириками и им подобными. Идея о том, что «Слово» может быть включено в известные схемы письменной традиции русского средневековья, казалась противоречивой именно потому, что эта традиция была воспринята, согласно словам Пушкина, как «пустыня» с точки зрения «поэзии».

Подтвердить идею «древней поэмы» — несомненной носительницы поэтического голоса утраченного прошлого — помогают заметки и неофициальные сведения, которые предваряют публикацию текста 1800 г. Первым, кто дал знать об открытии, был в 1792 г. публицист и драматург П. А. Плавильщиков. В начале 1797 г. один из наиболее знаменитых литературных представителей своего времени, поэт М. М. Херасков, представляя второе издание своей поэмы «Владимир», явно ссылался на «Слово». Весной того же года Н. М. Карамзин вступил в более широкий разговор по поводу «Слова» в статье, посвященной в целом русской литературе и опубликованной на французском языке гамбургским журналом «Le spectateur du Nord». Обращаясь к европейскому читателю, Карамзин стремился показать, насколько дух русской поэзии соответствует в то время международно принятым канонам национально-народных традиций. Это его усердие в действительности привело к очень существенной ошибке. В самом деле, он сравнил поэтический памятник, недавно открытый в России, с песнями Оссиана, «фабрикация» которых Макферсоном еще не была доказана. Это неосторожное сравнение сохранится в сознании поколений критиков, даже если, говоря откровенно, в целом можно найти лишь немного общего между претензиями к «Ancient Epic Poem... Translated from the Gaelic Language» — сочинению гениального шотландского фальсификатора — и к «Слову», совершенно своеобразному риторическому изложению «истории» Игоря Святославича.

Разногласия между публикациями скептиков XVIII в. и романтическим патриотизмом привели к формированию литературных группировок в обществе, которое при отсутствии политических партий стремилось в мире литературы — тем более в связи со средневековой рукописью — дать выход своей собственной потребности в дискуссии. Процесс по «обвинению» «Слова» привел к необходимости исследовать вопрос — не мог ли быть текст «сфабрикован» самим Мусиным-Пушкиным или кем-нибудь из тех, кто доставил его ему. Поскольку лишь чрезвычайно умелый фальсификатор мог бы выткать похожий словесный узор, началась дискуссия, которая продолжалась до наших дней и которая продолжается, чтобы, с одной стороны, прославить знания русских эрудитов рубежа XVIII — XIX в. и, с другой стороны, чтобы прославить или превознести поэтические достоинства изучаемого текста.

Благодаря всем этим историко-филологическим баталиям в XIX и в XX в. были добыты богатые научные трофеи. На сегодняшний день мы располагаем данными, которые могут позволить нам переосмыслить всю проблему с точки зрения новых и более широких перспектив. На деле, однако, трудно изучать «Слово», уходя от критических схем, которые уже существуют и подчеркивают тем или иным образом его исключительность. Историк литературы еще не имеет достаточных оснований вставить этот текст в отчетливо очерченную главу истории древнерусской литературы, прежде чем он не проинформирует своих читателей о современной полемике, на которой мы как раз остановились.