История древнерусской литературы

Для целей текстологической оценки «Слова» технически было бы неточно говорить, что мы не располагаем материалом. Оставляя в стороне «сборник-призрак», уничтоженный пожаром 1812 г., мы можем во всяком случае проводить анализ разночтений, сравнивая различные фрагменты первого издания 1800 г. (сохранившегося в двух типографских вариантах, которые отражают мнения издателей) с некоторыми выписками из сборника № 323, которые сохранились в личных бумагах издателей (в особенности — Малиновского и Карамзина). Кроме того, мы знаем полный список текста, скопированный Мусиным-Пушкиным в сотрудничестве с И. Н. Болтиным и И. П. Елагиным лично для императрицы Екатерины II. К этим источникам, которые дают указания на историю работы с текстом еще до его публикации, добавляются другие, не менее Ценные, поскольку они восходят к краткому периоду, когда сборник Мусина-Пушкина был конкретной реальностью. И это является причиной заметок, сделанных выдающимся чешским ученым Й. Добровским (1753 — 1829), который до сих пор славится как крупнейший первооткрыватель и вдохновитель современной славистики. Добровский встречался с графом Мусиным-Пушкиным в Петербурге, видел сборник и изучал его, разумеется, с большим интересом, (хотя и очень краткое время), нисколько не сомневаясь в его подлинности. С другой стороны, никаких сомнений не возникло у тех, кто проводил более детальные исследования. Известный палеограф А. И. Ермолаев, например, сообщал в эти годы другому отцу-основателю современной славистики А. X. Востокову (1781 — 1864) о том, что он изучал рукопись «Слова» и выяснил, что она была написана «уставом XV века».

С формальной точки зрения можно поэтому говорить, что текст (хотя и не очень древний), которым мы располагаем, представляет собой текст «Слова», (конечно, не его раннюю версию, в связи с наличием явных ошибок копииста), засвидетельствованный полными или частичными копиями, восходящими к последним годам XVIII в. и сводимыми к одному утраченному протографу (сборник № 323 Мусина-Пушкина). Сомнения по поводу утраченного сборника, относящиеся к внешней стороне истории, не должны априори быть определяющими в нашем изучение текста как такового.

Не подлежит никакому сомнению, что сборник № 323 действительно существовал. Не только Мусин-Пушкин показывал его ученым своего времени, но нам также известно, что другие ученые уже пользовались им на рубеже XVII — XVIII в. в Спасо-Ярославском монастыре. Его использовали Василий Крашенинников — автор «Описания земноводного круга» (XVIII в.), для того чтобы прочесть там «Хронограф», содержащийся на первых страницах; а также крупный религиозный деятель, обладавший большим авторитетом, архиепископ Ростовский Дмитрий Туптало (1651 — 1709). Тот факт, что прежде чем сборник был продан Мусину-Пушкину, никто из пользовавшихся им не отметил там наличия такого необыкновенного текста как «Слово», конечно, может показаться странным для нас, живущих сейчас. Однако речь идет не о собирателях древностей или, тем более, не об «историках литературы», но скорее о писцах-компиляторах на старинный манер. С другой стороны, гипотезы о том, что коварный мистификатор обманно вставил фальшивые страницы так умело, что позднее это не смогли обнаружить ни покупатель, ни его ученые консультанты, кажутся слишком рискованными.

Чем более мы углубляемся в истинные или предполагаемые хитросплетения этого филологического «детектива», который так увлекал поколения исследователей русской литературы, тем более мы убеждаемся в необходимости концентрировать наше внимание на тех документах, которыми мы действительно располагаем, ища возможности для интерпретации текста и, возможно, его датировки, используя критериями внутреннего анализа.

Тот, кто впервые читает «Слово», не только оказывается пораженным богатством языка и калейдоскопическим разнообразием событий, но должен также приложить достаточно усилий, чтобы найти верную путеводную нить. Это — текст, который может понравиться сразу, но который требует многократного прочтения со стороны тем, кто хочет понять его. Результат высокого мастерства или скорее бесконечное нагромождение повествовательного материала? Тот, кто не замыкается в рамках импрессионистической и эстетизирующей критики, ставит все более и более конкретные вопросы по мере постепенного продвижения при анализе текста.

Проза или поэзия? На этот вопрос давались многие ответы. Некоторые ощущали в тексте «Слова» ритмы гекзаметра, некоторые распознавали более разнообразные метрические формулы как литературного, так и фольклорного происхождения, некоторые же иначе интерпретировали бесспорную, хотя и трудно поддающуюся определению ритмичность его прозы. Мы вправе сказать, что речь идет здесь об отчетливо ритмизированном тексте, но что его более или менее верное соответствие известным схемам не мешает часто принимать вид просодической бивалентности так, как будто ритм прозы обрамляет другие метрические структуры, более четко поэтически очерченные, придавая им другие функции.