История древнерусской литературы

«Слово»: «Бишася день, бишася другый, третьяго дни къ полуднию падоша стязи Игоревы. Ту ся брата разлучиста на брезе быстрой Каялы; ту кроваваго вина не доста, ту пиръ докончаша храбрии русичи: сваты попоиша, а сами полегоша за землю Рускую. Ничить трава жалощами, а древо с тугою къ земли преклонилось. Уже бо, братие, невеселая година въстала...»[59]

На общем фоне бедствий можно выделить отдельные эпизоды доблести. Речь может идти о сюжетах, уже ставших традиционными в сложившейся повествовательной традиции. Летописи останавливаются на них, в то время как «Слово», как кажется, лишь воскрешает их в памяти читателя, который хорошо знаком с ними.

Лаврентьевская летопись: «Володимеръ же Глебовичь, виде острогъ взимаем, выеха из города к ним в мале дружине и потче к ним и бишася с ними крепко. И обступиша князя зле и видевше горожане изнемагающе своих и выринушася из города и бишася. Одва [92] изотяша князя боденого треми копьи, а дружины много избьено и вбегоша в городъ и затворишася»[60]

Ипатьевская летопись: «Володимеръ же Глебовичь бяше князь в Переяславле, бяше же дерзъ и крепокь к рати, выеха из города и потче к нимъ и по немь мало дерьзнувъ дружине и бися с ними крепко и обьступиша мнозии Половце. Тогда прочии видивше князя своего, крепко бьющеся, выринушася из города и тако отьяша князя своего, язьвена сущи треми копьи. Сии же добрый Володимеръ язвенъ труденъ въеха во городь свои и утре мужественаго пути своего за очину свою во»[61].

«Слово»: «Се у Римъ кричать подъ саблями половецкыми, а Володимиръ под ранами. Туга и тоска сыну Глебову!»[62]

Стремительный Всеволод — брат и товарищ Игоря Святославича в этом походе, прежде, чем он был побежден, сражается с исключительной доблестью. Эта сцена описана в Ипатьевской летописи и в «Слове», в то время как в данном случае Лаврентьевская летопись молчит.

Ипатьевская летопись: «... добри бо вси бьяхуться идуще пеши, и посреди ихъ Всеволода не мало мужьство показа... Держим же Игорь виде брата своего Всеволода крепко борющася и проси души своей смърти, яко да бы не видиль падения брата своего. Всеволод же толма бившеся, яко и оружья в руку его не доста...»[63]

«Слово»: «.... Дети бесови кликомъ поля прегородиша, а храбрии Русици преградиша чрълеными щиты. Яръ Туре Всеволоде! Стоиши на борони, прыщеши на вой стрелами, гремлеши о шеломы мечи харалужными. Камо, Туръ, поскочяше, своимъ златымъ шеломомъ посвечивая, — тамо лежать поганыя головы половецкыя, поскепаны саблями калеными шеломы оварьскыя отъ тебе, Яръ Туре Всеволоде!»[64]

Как в летописных сообщениях, так и в «Слове» бегство-освобождение героя из языческого плена приписывается прямому божественному вмешательству:

Лаврентьевская летопись: «... и по малых днехъ ускочи Игорь князь у Половець. Не оставить бо Господь праведнаго в руку грешничю. Очи бо Господни на боящаяся его, а уши его в молитву ихъ. Гониша бо по нем и не обретоша его: якож и Саулъ гони Давида, но Богь избави и тако и сего Богь избави...»[65]

Ипатьевская летопись: «... сторожем же его играющимъ и веселящимся, а князя творяхуть спяща. Сии же пришедъ ко реце и перебредъ и вседе на конь. И тако поидоста сквозь вежа. Се же избавление створи Господь...»[66]

«Слово»: «Прысну море полунощи; идутъ сморци мьглами. Игореви князю Богъ путь кажетъ изъ земли Половецкой на землю Рускую, къ отню злату столу»[67].

И не только в отдельных эпизодах, но также и в общем характере повествования можно заметить важные параллели и совпадения. Три истории о неудачном походе Игоря концентрируются вокруг центрального пространства повествования. В нем господствует трагедия всей Руси, над которой нависло вражеское нашествие. Во главе всеобщей защиты стоит великий князь Святослав.

Эти выводы еще более ослабляют традиционное и все еще распространенное мнение, согласно которому «Слово» может принадлежать к письменной традиции, принципиально отличной от той, в которой работали летописцы Древней Руси. Верным, с другой стороны, является то, что среди различных отрывков в «Слове» таких примеров не найдешь в избытке.

Как мы уже отмечали, то, что более всего поражает, — это настойчивое присутствие голоса повествователя, который не только не скрывается за привычными формулами смирения, но радуется тому, что возбуждает интерес читателя скрытыми намеками, не только добавляя завуалированные значения сочинения, но предлагая также с необыкновенной легкостью искусные интриги. «Слово» — исключительно ораторское по характеру повествования — стремится предстать в виде «истории», прерывает ее отступлениями и превращает в нечто совершенно иное по сравнению с историей, рассказанной также и летописцами.