История Джейн N

Мое сердце колотилось, я продолжала вглядываться в пространство за изоляцией, но там было слишком темно. Если я хотела найти вентиляционное отверстие, мне пришлось бы оторвать все плитки.

Я спрыгнула обратно, прикидывая, как использовать оторвавшуюся доску стола, чтобы зачистить потолок или даже разбить одну из ламп. Как мне могло пригодиться стекло? Помимо выполнения роли условного оружия… Разве мне нужно что-то, кроме пружины?

Кстати, где она? Почему у меня ее нет? Я вернулась за ней, напоминая себе об уходящем времени. Монстр скоро вернется. С последней кормежки прошло несколько часов.

Итак. Чем взломать замок? Кончик пружины оказался слишком большим. Молния на толстовке – слишком потрепанной и широкой. Мне требовалось что-то тоньше, длиннее…

Представляя себя героиней книги «Выжившая», я обшарила шкафчик в ванной, проверяя конструкцию. Можно ли что-нибудь разобрать? Я попыталась открыть дверь и вырвать петли, но каждая была закреплена восемью латунными винтами.

Я посмотрела вверх. От яркого света перед глазами затанцевали крошечные черные точки. Лампы в другой комнате – без сеток – наверняка соединялись проводами. Можно ли соорудить из них ключ?

Я поспешила обратно через стену и подняла доску со стола, обнажив цементные блоки под ней. И тут мне в голову пришла идея: решение, которое было намного лучше, чем перспектива обдирать потолочную плитку или скручивать проволочный ключ.

Снова используя зубы, я затянула футболку вокруг раны. Затем взяла блок, радуясь тому, что не бросила тренировки. Он весил не меньше десяти килограммов.

Отнесла блок к двери. Мышцы предплечий дрожали. Одним резким движением я уронила блок на ручку. Тот с громким треском упал на пол, едва задев край металла.

Я отпрыгнула, чтобы не зашибить ноги, потом задержала дыхание и прислушалась, нет ли шагов, звуков приближения тюремщика, сигнала, что моему миру пришел конец. Но, к счастью, висела все та же тишина.

Я снова подняла блок, прикинула насколько отойти – на три длинных шага, – чтобы задать нужный импульс и разбить ручку.

Я сделала вдох и подняла блок высоко над головой. Бицепсы задрожали. Рана на руке продолжала пульсировать. Но я сумела ударить под нужным углом.

Раздался глубокий лязг. Ручка упала на пол.

И дверь со скрипом открылась.

Сейчас 44

Я просыпаюсь от ужаса. Включаю фонарик. Я в своем шкафу, а не лежу на кровати с порванным матрасом, не сжимаю спиральную пружину.

Не окружена четырьмя белыми стенами.

Это был просто дурной сон, но я все еще чувствую жесткую, холодную простыню на своих голых ногах и теплую, мягкую ладонь, что гладит мое колено.

Я до сих пор это вижу: горящие восковые свечи, расставленные в форме сердца, розовую метель на потолке, полосатого паука, ткущего вокруг кровати шелковую паутину, похожую на балдахин принцессы.

Чьи-то опущенные веки.

Вкус сладких булочек.

Чьи-то пальцы разминают мне спину, обхватывают талию, а шею осыпают горячие поцелуи. Палец выписывает спирали у меня на груди.

Сидя в шкафу, а не лежа на кровати с изорванным матрасом, я напоминаю себе, что это всего лишь сон. Не надо воспринимать его слишком серьезно. Нет абсолютно никакого повода для внезапного приступа паники, особенно потому, что в моем сне были и другие образы – как из дыры в стене ладонью вверх появляется рука Джека. На ней плетеный кожаный браслет. Я узнала его оливковую куртку и длинные жилистые пальцы. Во сне я взяла его за руку, и он крепко держал меня – не прекращая целовать.

Мять.

Обнимать.

А жесткие простыни все так же холодили мне ноги.

– Скоро все закончится, – пообещал он.

Но я все еще сижу и жду, пытаюсь выровнять дыхание, убедить себя, что я на свободе. Это только сон. Не надо воспринимать его слишком серьезно.

Нет абсолютно.

Никакого повода.

Для внезапного.

Приступа.

Паники.

Сейчас 45

Я встаю и переодеваюсь. Внизу натягиваю пальто, не в силах побороть озноб.

Мама отрывается от кружки и видит меня. Ее взгляд останавливается на черном пальто.

– Сегодня будет жарко.

– Пойду в приют, – говорю я, как будто это объясняет теплую одежду летом.

– Хочешь, я тебя отвезу?

– Спасибо, но я лучше прогуляюсь. Мне нужен свежий воздух. – Что еще более важно, мне нужно уйти.

– Как насчет завтрака? Я купила черничные кексы.

– Энджи обычно приносит пончики. – Неправда.

– Ладно, может, пообедаем, когда ты вернешься. – Она тянется к тарелке. Та скрежещет о гранит, как ногти по грифельной доске. Как тарелки, сложенные в коридоре за лазом.

Кажется, я прощаюсь. Вроде даже закрываю за собой дверь. Отсчитываю двадцать два шага двадцать два раза, твердо маршируя в приют, чтобы сдержать слово.

При виде меня Энджи сияет.

– Я знала, что ты не устоишь перед собачьей девицей в беде. Не правда ли, мой доморощенный кинолог?

Я хочу увидеть Лемон. Иду в кошачью гостиную. Лемон сидит в центре комнаты, мордой к двери, как будто ждала меня все утро.

Я подхватываю ее, гадая, вела ли она себя так же, пока меня не было. Сколько дней, недель или месяцев Лемон просидела на одном и том же месте, пока это не потеряло смысл? Беру ее в кресло-качалку и баюкаю, как мама куклу Пэмми.