История Джейн N

Я следую за ней, думая, что с тех пор, как я вернулась, слово «отремонтированный» применимо практически ко всему вокруг. Мой любимый кинотеатр сгорел пять месяцев назад. На площади открылись два новых ресторана. Джей и Лекси снова вместе на «Прокторвилле», моем любимом телешоу. А мисс Лейси, моя учительница из пятого класса, которая привила мне любовь к стихам и сонетам, скончалась за время моего отсутствия. А меня не было попрощаться. Изменились даже волосы Энджи: они выросли уже до плеч. Помню день, когда она обкорнала их прямо над бочкой для мусора возле своего стола с помощью обычных ножниц и приложения-зеркала на телефоне.

– Ну как? – спрашивает Энджи, стоя в дверях кошачьей комнаты.

Я заглядываю внутрь. Сделанные в виде веток полки для лазания образуют вдоль стен настоящий лабиринт. Пол и лежанки украшены тканью с гепардовым принтом.

– Супер, – говорю я, заметив Лемон, местную кошку. Она сидит высоко на полке, на фоне гнезда из нарисованных листьев.

Лемон поднимает голову, видит меня, спускается и останавливается рядом с моими ногами. Я беру ее на руки. Она больше, чем мне помнится; задние лапы свисают мне до бедер. Но ее мурлыканье прежнее – глубокое и осязаемое; я чувствую, как оно отдается у меня в груди. Лемон кладет голову мне на плечо, как в старые добрые времена, словно я и не пропадала. Почему-то для нее я все та же прежняя Джейн.

– Пошли, – говорит Энджи. – Хочу познакомить тебя с кем-то особенным.

Нехотя отпускаю Лемон и следую за Энджи в собачье крыло. Она ведет меня к клетке в самом конце. Внутри – собака средних размеров с коричневыми, белыми и черными пятнами. Морда заостренная, как у добермана, но при этом голубые глаза колли, пушистый хвост сибирского хаски и морщины шарпея.

– Ну, что я говорю? – спрашивает Энджи, словно читая мои мысли. – Абсолютная дворняга. Но мне кажется, вы двое подружитесь.

Собака, как по команде, начинает лаять: глухо, голодно.

– Как его зовут? – спрашиваю я.

– Ее, – поправляет меня Энджи. – И я решила оставить это на твое усмотрение, Заклинательница собак.

– Что, если я не готова вернуться?

– Тогда лучше приготовься, потому что нужна этой бедняге, и я знаю, ты не захочешь ее подвести.

Я знаю, что делает Энджи. Ее затея до жути прозрачна – как будто приручение собаки каким-то образом даст мне цель в жизни, повод не исчезать в четырех серых стенах моей комнаты.

Я присаживаюсь на корточки, чтобы встретиться глазами с дворнягой. Ее хвост торчит горизонтально, и она продолжает лаять, как будто хочет разорвать меня в клочья. Откуда ей знать, что рвать уже нечего.

– Она приехала с дефицитом веса примерно в девять килограммов, – говорит Энджи. – С обожженной задней ногой и инфекцией в глазу.

Я вижу ожог. Шерсть выше голеней обрита.

– Что с ней случилось?

– Не лучшая из ситуаций, но нам не привыкать.

Перевод: собака подверглась насилию. Мы уже видели это бесчисленное количество раз: животные из Страны Прискорбных Ситуаций, оставленные на улице в холодную погоду, связанные в подвалах и брошенные в клетках без еды и воды. Единственное отличие этого случая: я теперь тоже из Страны Прискорбных Ситуаций.

Подхожу немного ближе – просто показать, что могу. Лай превращается в пулеметную очередь, но меня это нисколько не беспокоит, потому что в глубине души мне тоже хочется залаять.

– Так что скажешь? – спрашивает Энджи. – Думаешь, мы сможем составить график?

– Хорошо, – соглашаюсь я, но делаю это не для Энджи и не для собаки. Приход сюда позволяет мне вновь стать прежней, пусть даже на несколько мгновений, а в качестве бонуса я снова услышу этот лай.

Тогда 43

Когда я снова проснулась, то лежала в постели. Желудок впервые за несколько дней заурчал от голода. Из-за двери доносился запах приготовленной еды – запеченной курицы и отварного риса.

Откуда-то из глубины здания донесся отчаянный женский крик. Может, она только что приехала. Видимо, я стала слишком бесчувственной, раз меня это даже не обеспокоило.

Я скатилась с кровати в футболке и нижнем белье. Где мои спортивные штаны? Я бросила их в лаз? В приступе озноба и жара? Я выглянула за створку. В пределах досягаемости стоял поднос с едой. Я потянула его к себе и сняла куполообразную крышку, от души желая, чтобы плачущая заткнулась уже наконец.

Миска с курино-рисовым супом стояла рядом с упаковкой крекеров и контейнером с яблочным пюре. Я отнесла суп к дыре и выпила бульон, ожидая Мейсона.

Но он не пришел – даже два душа и семь обедов спустя. Его поймали не в комнате? Когда он шел обратно после того, как принес мне лекарства? Неужели слишком долго просидел со мной?

Я легла рядом с дырой, пытаясь мыслить позитивно, как он. Вдруг Мейсон просто трудится над планом побега. Я смутно припомнила, как он что-то говорил о сломанной решетке на окне. Может, раскачивает ее, как я пружину матраса, не имея времени ни на что другое?