История елочной игрушки, или как наряжали советскую елку

Хотя в детских учреждениях елку в первые послереволюционные годы продолжали проводить, педагоги в отдельных случаях констатировали отсутствие у детей интереса к ней и непонимание того, зачем елка вообще нужна и зачем ее следует украшать игрушками215. Особенно заметным было такое непонимание среди детей младших возрастных групп. Происходило оно не в результате преднамеренной «антиелочной» агитации со стороны воспитателей и учителей – просто дети были слишком малы, чтобы что-то знать и помнить о прежнем, «старом» празднике, если его теперь не отмечали дома, а новым идейным содержанием он пока еще не был наполнен. Как замечала по этому поводу в своей книге, посвященной детскому советскому дошкольному воспитанию, Лайза Киршенбаум, «избавление рождественского праздника от его религиозной наполняющей делало его более политически приемлемым, но и менее полезным в качестве воспитательной модели для “социалистического” детского сада»216.

Эскиз памятника Ленину в виде украшенной елки, предложенный учащимися 4-й Опытной школы им. Каменева г. Москвы. 1924. Из книги: А.А. Сальникова. Российское детство в ХХ веке: История, теория и практика исследования. Казань, 2007

Сами еловые ветки, а также некоторые елочные украшения (например, гирлянды, флажки) отныне активно использовались как элементы оформления новых, советских революционных праздников217 и зачастую сопрягались в детском сознании именно с ними. Этот факт закрепился в советской художественной литературе того времени. «Завтра поедем за елками за город. Ура!» – радостно констатирует в своем дневнике 3 ноября 1923 года – накануне октябрьского праздника – ученик советской школы II ступени Костя Рябцев, герой повести Николая Огнева «Дневник Кости Рябцева» (1927)218. «Все лаборатории, и зал, и аудитории украсили флагами и елками», – добавляет он 5 ноября219.

Д.С. Моор. Рождество. Плакат. 1921

Во время проведения в 1922–1924 годах весьма жесткой по форме атеистической молодежной кампании по празднованию «комсомольского рождества» («комсвяток», «комсомольской елки»)220 как отрицания устаревшей формы праздничного досуга елка вновь оказалась востребованной. Вместе с ней оказались нужны не только и не столько елочные игрушки, сколько карнавальные костюмы и маски, в особенности те, что имели ярко выраженную сатирическую «антибуржуазную» и антирелигиозную направленность, – в основе нового празднества лежала смеховая культура и элементы карнавализации.

Праздник «комсомольского рождества» проводился в школах для всех возрастных категорий учащихся221. Устраивался он и для взрослых – с целью показать пагубность религиозной рождественской затеи и ее взаимосвязь с вражеским капиталистическим окружением. Игрушки для этой цели использовались «особенные»: «В энском стрелковом полку была оформлена сцена, на ней вместо буржуазной, разукрашенной ликами святош елки стояла большая ветвистая сосна, которая была закреплена в чучеле, изображавшем мировой капитал, на ветках сосны висели проткнутые щепками и штыками куклы Колчака, Юденича, Деникина, Махно и других прислужников капитала» (1922)222.

Идея противопоставления «старого», буржуазного и «нового», советского рождества в наиболее яркой и доступной форме была представлена в знаменитом агитационном плакате Д.С. Моора «Рождество» (1921), сопровождавшемся стихами Н. Горлова («Наше Рождество – воскресенье, / Выход из ада времен, / Празднуем мы под сенью / Октябрьских знамен»). Изображение рождественской елки отсутствовало даже в «негативно-критической» части этого плаката, изображавшей «старое» Рождество и его поборников. В советской плакатной живописи конца 1920-х – первой половины 1930-х годов идея «замалчивания» елки выдерживалась столь же строго – ведь елка, тем более украшенная, была слишком привлекательна, особенно для детей. Поэтому советский плакат этого периода отдавал предпочтение яркому и детализированному изображению новых, революционных советских праздников, широко используя в этих целях образы тех же самых детей (см., например, плакат Николая Терпсихорова «Да здравствует праздник трудящихся!» (1934)223).

Между тем такие воспитательные меры оказались слишком грубыми и малорезультативными. Как писал в своем сочинении один из юных современников событий, «советское Рождество в нашей деревне Кривошеино никто не праздновал, а все праздновали старое Рождество… Во время празднования старого Рождества у нас очень много народа ходит в церковь и все принимали к себе в дом попа, давая ему белых пирогов и денег»224. Другой сельский школьник вторил ему: «У нас был вечер, веселый, веселый праздник. Мы собрали к празднику денег по 250 рублей, собрали елку, красивую, увешанную бусами»225.