Вместе с тем многое зависит от того, какое значение мы придаем слову «философия». Самим ван Стеенбергеном допускается мысль, что «философия людей XII века, воспринимаемая как общий взгляд на мироздание, так сказать философия в широком смысле слова, является в своей сущности христианской и августинианской». Разумеется, он и дальше продолжает говорить о том, что «с точки зрения философии как научной дисциплины, то есть философии в строгом смысле слова, скорее всего, очень некорректно говорить об августинизме XII века как о философии». Возможно, это действительно так, но сам Августин понимал философию в широком смысле слова.
В любом случае, автору этих строк представляется возможным говорить о подходе Августина к философии, подходе несколько ином, чем у Аристотеля. Конечно, из этого ни в коем случае не следует, что подход Августина присущ всем тем, кого в соответствии с Пьером Мандонне, по-видимому, оценивают как августинианцев. Однако сомнительно, что это в какой-то степени может относиться к святому Бонавентуре, о котором речь еще впереди. Что касается философии как «научной дисциплины», то обсуждение этого предмета, вероятно, уведет нас далеко в сторону, хотя, конечно, можно согласиться с тем, что Аристотель рассматривал философию, или по крайней мере какие-то из ее разделов, «как науку». Однако вполне очевидно, что к этому, возможно, был подготовлен отнюдь не всякий, кто готов был рассматривать распространение учения Аристотеля как эквивалент научной философии.
Глава 11
Святой Бонавентура
1
В Париже доминиканцы появились в 1217 году, а уже в 1229 году Роланд Кремонский стал профессором университета. Францисканцы оказались там уже в 1219 году; а около 1235 года Александр из Гэльса, уже преподававший в Париже, вступил в их ряды. Вскоре Робер из Кремоны вступил в члены ордена доминиканцев при содействии своего приятеля-доминиканца, Иоанна из прихода святого Жиля; а в 1238 году францисканец Иоанн из Ла– Рошели посвятил в члены ордена Александра из Гэльса[186]
.Оба нищенствующих ордена добились права занимать кафедры в Париже в то время, когда епископом города был Гильом Овернский (1228–1249). Гильом, преподававший в Париже перед своим назначением на должность епископа, представлял собой пример непредубежденного эклектика. Он с легкостью находил употребление новым знаниям, использовал понятия, которые извлекались им из учений Аристотеля, Авиценны, а также Ибн Гебироля, сочетая их с теориями Августина и подчиняя развивавшемуся мировоззрению христианского богословия. Так, например, представление о душе Аристотеля было воспринято им как «стремление к совершенству физического и органического тела, обладающего возможностью жизни»[187]
.И хотя он был достаточно подготовлен к тому, чтобы мыслить в Аристотелевой манере о душе как форме тела, он также опирался на платоно-августиновские представления о взаимодействии между душой и телом. Более того, он отвергал теорию Авиценны об отдельном актуальном разуме, которую он, впрочем, как и сам Авиценна, приписывал Аристотелю, вместо этого он прибегал к помощи теории Августина о божественном озарении. К тому же Гильом благосклонно относился к учению Авиценны о различии между сущностью и существованием и применял его, имея целью выявить отличия между Богом и творениями; он отказывался от неоплатоновско-авиценнианской теории эманации и возражал против учения о вечности мироздания[188]
.