«Послал ей сердце мужественное, даровал храбрость Иудифину... Пошла к надежным своим, и давно уже того желающим, солдатам, и объявила им свое намерение, и кратко им сказать изволила: знаете ли, ребята, кто я? и чья дочь? Родители мои вселюбезнейшие Петр Великий и Екатерина трудились, заводили регулярство, нажили великое сокровище многими трудами, а ныне все распущено: сверх же того, еще и моего живота ищут. Не столько мне себя жаль, как вседражайшего Отечества, которое, чужими головами управляемое, напрасно разоряется, и людей столько неведомо за него пропадает. Кому-ж верно служить хощете? Мне ли, природной Государыне, или другим незаконно Мое наследие похитившим?...
И как то они услышали, тогож часа все единогласно закричали: Тебе, Всемилостивейшая Государыня, за тебя последнюю каплю крови излиять готовы; мы того давно желаем и дожидаемся... И сделали то в один час, что иные делали через многие лета, и со многим кровопролитием... Не имея ни командира над солдатами, ни офицера присутствующего, Сама была и Полковник, Сама и офицер командующий...
Славит писание Священное Иудифь прехрабрую за то, что главному врагу Олоферну, Вождю Вавилонскому, сама одна голову отсекла... Вспоминает Иаиль жену также мужественную, которая князя Маовиатского Сисару умертвила. Прославляет народ Израильский Есфирь пречудную...
Большие похвалы достойна Наша Всероссийская Героиня. — Наша преславная Победительница избавила Россию от врагов внутренних и сокровенных. Сие и самый последний ведать может, что как болезнь внутренняя есть тягчайшая и опаснейшая, так и враг внутренний и сокровенный есть страшнейший...
Было то воистину, что и говорить стыдно. Однако то сущая правда: приедет какой-нибудь человек иностранной незнаемой (не говорю о честных и знатных персонах, которые по заслугам своим в России всякия чести достойны, но о тех, которые еще в России никогда не бывали, и никаких услуг ей не показали), такова, говорю я, нового гостя, ежели они усмотрят, что он к их совести угоден будет, то хотя бы и не знал ничего, хотя б не умел трех перечесть, но за то одно, что он иноземец, а наипаче, что их совести нравен, минув достойных и заслуженных людей Русских, надобно произвести в Президенты, в Советники, в Штаты, и жалования определить многие тысячи. Многим казалось, что они верно служат, воюют за Церковь Христову, подвизаются за Отечество, а они таким образом приводили Россию в бессилие, в нищету и в крайнее разорение»...
Несомненно, что ноябрьский переворот 1741 г. был произведен ранее, чем рассчитывал Шетарди, а главное — без всякой существенной помощи шведов. И тем не менее успех переворота одинаково старались приписать себе де-ля-Шетарди и Нолькен. Впоследствии, когда Шетарди, в разговоре с князем Черкасским, повторил старую измышленную ложь, что шведы начали войну, имея в виду пользу её Величества, то князь прямо заявил: говорить что либо подобное шведы не могут без явного для себя стыда, так как известно, что приготовления к войне делались уже при Анне Иоанновне, а решение о войне состоялось в 1739 г., когда часть войска была перевезена в Финляндию. Влияние Швеции могло сказаться только в том, что война несколько ускорила переворот, который сам по себе согласовался с видами стокгольмского правительства. После переворота Шетарди занял особенно видное место в Петербурге. «Первый поклон отдавали Императрице, а второй — ему».
Если бы Левенгаупт оказался более энергичным, то, быть может, он имел бы возможность сделать что-нибудь, воспользовавшись безначалием, господствовавшим в Петербурге, но он путался среди инструкций из Стокгольма и неясных указаний маркиза Шетарди.
Елизавета Петровна предложила (27 ноября) перемирие, во время которого начались переговоры о мире.
Предварительные переговоры велись через Шетарди. Он отстаивал интересы Швеции и ему поэтому дали знать, что «обиды, причиненные Россией, неизвестны, а действия России в пользу Швеции довольно ясные, а потому Россия не согласится ни на малейшее нарушение Ништадтского мира». Шведы, приписывая себе заслугу возведения па престол Елизаветы Петровны, непомерно повысили свои домогательства, поддержанные Францией, почему переговоры ни к чему не привели.