История Финляндии. Время Елизаветы Петровны

В приказе (dagorder), помеченном Куппис Бро-бю (Kuppis Bro-by), около реки Кюмени, 14 июля 1742 г., русский главнокомандующий де-Ласси возобновил обещания манифеста 18 марта о том, что жители Финляндии, если они будут вести себя «хорошо и спокойно» («stilla och roliga»), не потерпят никакого вреда.

Бесцельные насилия никогда не были в духе русской армии;. Кейт, Ласси и другие её вожди чуждались их и отдавали самые строгие приказания казакам и калмыкам, которые пользовались особенно дурной славой среди местного населения. И только финляндцы, страдавшие в периоды многочисленных шведско-русских войн, склонны были верить разным нелепостям о дикости русских. Вот два образчика, рассказывали среди них, что «во время пребывания русских в Або, однажды калмыки, вступившие в город с казаками в день ярмарки, разъезжая по улицам, остановились у дома Сиркена и, вонзив кляче в грудь длинный нож, дудками высосали кровь; а потом распоров лошади брюхо, бросили ее там же на съедение собакам». Со времени Великой Северной войны среди финнов ходили слухи о том, что калмыки морили детей и съедали их. «От многих русских офицеров я узнал, пишет швед-граф Хорд, что Краснощеков сильно пьянствовал, и по природе своей был до того жесток, что иногда, для забавы, заставлял приводить к себе десятками пленных, которым отрубал головы саблей, желая лишь, показать свою ловкость».

История устанавливает ряд фактов иного характера. 2 августа 1743 г. последовал указ, которым повелевалось: «всех преступников из шведов за убийства и грабеж не казнить натуральной смертью, но, по отсечении правой руки у виновного, вырезав ноздри, ссылать его в вечную работу».

Финляндский историк Ирье-Коскинен должен был признать, что строгая военная дисциплина в русских войсках, сдерживавшая нижних чинов от насилий, явилась величайшим благодеянием для страны. У историка Швеции Malinström’a читаем: Вообще русские обращались с необычайной для них снисходительностью и человечностью; за исключением первых набегов казаков, упоминается лишь о немногих насилиях над жителями края.

Особенно добрую память в Финляндии оставили по себе генералы Кейт и Киндерман; последнего подчиненные ему драгуны шутя называли «кумиром эстерботнийцев», а на Кейта солдаты жаловались, что он к ним строже относился в Финляндии, чем дома. «Едва ли русское войско могло быть в отчизне содержимо так строго, как у нас». Говорят, что недовольные этим склоняли ген. Брюса жаловаться на Кейта Императрице. О Кампенгаузене также можно сказать одно хорошее. Его правление показывает, что русская власть намеревалась охранить силу законов во всех делах. Лишь некоторые единичные случаи политического подозрения побудили наших властей прибегнуть к мерам строгости.

Тяжелое обращение вынес старший пастор (капеллан) в Малаксе, Яков Викар, когда его по недоразумению отправили (на месяц) в заключение в Абоский шлосс. — Оказалось, что эстерботнийский землемер, его однофамилец, в письме к своей дочери в Швецию, тайно сообщал о состоянии русской армии и специально об её слабости. Но и это дело разрешилось к общему довольствию. Виновник же успел скрыться. Русские вообще не выказывали мелочного подозрения. Народ и солдаты сходились довольно хорошо, а в Або зимой офицеры устраивали блестящие балы, украшением которых являлись местные барышни.

Швед Альгот Скарйн (Algot Scarin), состоявший профессором в Або, писал в 1744 г. своему другу в Швецию, что ни один русский не позволил себе такого насилия против населения, какое было учинено шведами. Не было бы удивительно, если б финская нация оказала большее расположение своему соседу, чем к своим собственным собратьям.

Проф. гельсингфорсского университета Ф. Сигнеус, собравший обширный материал по войне 1741—1743 гг., но написавший лишь вступление к своему исследованию, пришел к такому же заключению, как современник войны Скарин: «Горько сознание, — но горечь заключается в истине его, — что «естественные защитники Финляндии (т. е. шведы) иногда, даже обычно, поступали гораздо суровее, нежели русские, имевшие оправдание своего поведения в строгих правах войны, которой они не желали».

Даже один из современных нам финских историков, К. О. Линдквист, произведя общую оценку периода войны при Императрице Елизавете Петровне, признал, что эта война оставила в Финляндии менее печальную память, чем предыдущая.

Народ страдал единственно от содержания русского войска, которое местами ложилось тяжелым бременем, хотя значительные облегчения делались, смотря по обстоятельствам.