История Финляндии. Время императора Александра I

Все стремления и все самые горячие надежды третьего члена комитета — князя Адама Чарторыйского — были обращены к будущности польской его родины. По своему происхождению, — писал Дюрок, приехавший с секретной миссией от Наполеона, — Чарторыйский мог бы стать польским королем, не будь императрицы Екатерины. «Он этого не забыл и поклялся в вечной ненависти к русским, которых он гнушается, к Императору, которого он обманывает, к его министрам, которых он презирает; но, будучи скрытен, один лишь он знает, чем он стал и что он сделает». Князь Адам продолжал считать себя поляком, ничем не обязанным России, и, если он стал одевать русский мундир, то исключительно для лучшего достижения своих польских целей. «Что касается меня, — признается князь, — то я не имел никакого желания участвовать в русских делах. Я очутился, совершенно необыкновенным и случайным образом, в положении экзотического растения, на чужой почве, с чувствами, которые не могли вполне гармонировать с чувствами моих случайных товарищей».

Четвертый член комитета, граф Кочубей, условно принадлежал к составу триумвирата и был несколькими годами старше своих сочленов. Чарторыйский изображает его человеком с европейским лоском, с умом прямым, но не глубоким, с практическим знанием дел, хотя и без основательной, научной подготовки.

Что касается Лагарпа, то, по сообщению князя Чарторыйского, он никогда не присутствовал на заседаниях комитета, но вел продолжительные беседы с Императором и представлял ему бесконечно длинные записки по всем отраслям управления, записки, которые Государь сам передавал своим негласным сотрудникам. «Он показался нам, — читаем в записках князя Адама — гораздо ниже своей репутации и того представления, которое составил себе о нем Император. Он принадлежал к людям, глубоко веровавшим в идеи XVIII столетия и убежденным в том, что с его доктринами, как каким-то философским камнем или универсальным лекарством, все можно объяснить, и что несколькими священными, заветными наречениями можно устранить какие угодно препятствия».,. Насколько Александр был искренен в преклонении пред своим наставником, о том свидетельствует характерный факт: объемистые письма с политическими откровениями, которые Лагарп, по вызову самого Александра, направлял в секретный комитет общественного блага, даже не распечатывались...

Итак, первые сотрудники Александра не стояли на высоте своего призвания, прежде всего в силу малого знания России, затем и по малой опытности в делах управления. Гения, даже особенно яркого таланта, между ними не было. Управление было для них школою; но в этой школе шла речь не об отвлеченной науке, а о жизни, о бытии, о счастье огромной Империи. Молодые наперсники Александра, не имея ни опытности, ни познаний, стали порицать все прежние постановления, законы и обряды, называя их устарелыми, невежественными. Порицать, конечно, было легко. Собственные же их записки и планы реформ, поданные Государю, указывают на крайнюю незрелость мысли в важнейших вопросах русской действительности.

Уже в первом заседании комитета выяснилось, что нужна была «реформа безобразного здания управления Империи» (reforme de l’edifice informe du gouvernement de l’Empire). Александр желал, чтобы члены, комитета изучили сперва все существующие в Европе конституции и затем, на основании их, написали бы конституцию для России. Комитет поэтому постановил: 1) познакомиться с действительным положением Империи, 2) предпринять реформу управления и 3) увенчать эти различные учреждения обеспечением, которое может представить конституция, основанная на истинном духе народа.

Работы негласного комитета остались почти безрезультатными. Молодые сотрудники Александра I учились за границей, России почти не знали, а пользоваться советами более опытных государственных людей не желали. Одних благих намерений и добрых пожеланий идеалистического либерализма было, конечно, недостаточно для преобразования России.

В сущности, учреждение министерств является единственным практическим последствием деятельности неофициального комитета.

При дворе и в обществе членов негласного комитета называли: «партией молодых людей», а Державин окрестил их «якобинской шайкой»; в этих названиях сказалась, конечно, и оценка членов. Таким образом, вокруг Императора оказались только фантазеры и мечтатели, и не было ни одного человека, способного раскрыть простые, непосредственные пути общественной и народной жизни, не было ни одного горячего патриота.

В теории члены негласного комитета желали многое и начали даже настаивать пред Государем на необходимости осуществить на деле высказанные ими мнения. Но Александр не поддавался этим внушениям, по свойству своего характера.

Он колебался, а эти постоянные колебания свидетельствовали о неясной и неустановившейся мысли. И действительно, даже Павел Александрович Строганов находил тогда желания Императора туманными.