История Финляндии. Время императора Александра I

Положение Александра оказалось самым тяжелым и затруднительным. В течение первых месяцев он чувствовал себя как бы во власти участников заговора. Мартовское событие не могло, конечно, не отразиться на Александре. Когда князь Адам Чарторыйский вернулся в Петербург (1801 г.), он застал Александра, удрученного горем и раскаянием. Сам Александр много раз говорил с князем Чарторыйским об этой мрачной драме. Он рассказывал князю Адаму, как он надеялся после отречения отца смягчить ему оскорбление и горе: он хотел предоставить в распоряжение Павла его любимый Михайловский дворец, окружить его всевозможным богатством, покоем и комфортом, отдать ему прекрасный парк для прогулок и верховой езды, выстроить для него театр, манеж... Всю свою жизнь Александр считал себя ответственным за смерть отца и не находил себе никакого оправдания. «Воспоминания о страшной ночи преследовали его всю жизнь и отравляли его тайною грустью... Властолюбие не могло заглушить в его сердце жгучих упреков совести»... (Фонвизин). — «Александр носил, чувствовал, питал в самом себе всю свою жизнь сумрачный отблеск насилия, совершенного над его отцом, которое падало на него»... (Ад. Чарторыйский).

С единодушным восторгом приветствовалась заря нового царствования! Улицы наполнились народом. Встречные обнимались, как в Светло-Христово Воскресение! Ликовала северная столица, а с нею и вся Россия. Всюду запестрели, запрещенные при Павле, национальные костюмы и тройки. Энтузиазм вылился в многочисленных одах, которыми встретили 23-летнего Монарха. «Вещай, греми, звучи, гласи», — восклицали поэты, ибо на трон взошел «Отрада царств, покой сердец»... «На лицах россов радость блещет»,.. «Во всей Европе мир цветет!»...

Европа также усматривала начало новой эры в переходе власти к просвещенному Государю.

Рассказывают, что «заговорщики рассыпались из Михайловского дворца во все концы Петербурга. Они с бешеною радостью вбегали в дома спящих, будили их, кричали ура, поздравляли с новым Императором». Но первое опьянение скоро прошло. Народ пришел в себя... «Лучше покойного ему не быть», — сказал солдат про Александра, узнав, что Павел Петрович «крепко умер».

Юный Монарх обладал счастливыми природными способностями, имел блестящий дар беседы, был находчив в ответах и речах, при изумительной памяти. Он был полон благих пожеланий и мечтательных планов. Выражения «общественная польза», «благо отечества» и т. и. не сходили у него с уст. Одаренный необыкновенным обаянием и искусством ослеплять и приковывать сердца, Государь умел, внешним величием чувств, облагораживать самые свои недостатки. У него преобладала вкрадчивая откровенность, которая быстро покоряла ему людей.

Забыв прежние идиллические мечты о частной жизни на Рейне, он переродился в другого человека, сохранив от прежнего времени свою скрытность. Выражение и самые черты лица молодого Великого Князя, спустя несколько лишь дней по восшествии его на престол, так вдруг переменились, — удостоверяет его старый и близкий гардеробмейстер Гесслер, — что прежние портреты совсем перестали на него походить.

Но свидетельству князя Адама Чарторыйского, со дня вступления на престол Александра, в образе его мыслей произошла значительная перемена. О былых мечтах и крайних либеральных стремлениях уже не было речи. Все видели, что нет ни продолжения Павловского «режима», ни возврата к временам и системе Екатерины. Никто не знал, чего именно хочет и к чему идет Александр, и сам он не более других мог дать себе в том отчет. Одно несомненно, что светло и благодатно началось утро нового царствования. Оно ознаменовалось рядом полезных и гуманных постановлений, и каждое из них должно было возбуждать надежды народа[2]. Прежде всего освобождены были заточенные и возвращены сосланные. Затем в медовый год царствования восстановлены были: Дворянская Грамота и Городовое Положение; уничтожены стеснения и ограничения по заграничным поездкам и по ввозу книг и нот; упразднена тайная экспедиция; изданы разные постановления по облегчению внутренней и внешней торговли; священнослужители освобождены от телесного наказания; восстановлены права сената; подсудимым даны средства представлять все нужные доказательства к их оправданию и в манифесте выражено было желание, чтобы все преступления были «объемлемы, судимы и наказуемы общей силой закона»; прекращены сборы с отъезжающих из С.-Петербурга; учреждена комиссия для пересмотра прежних уголовных дел; строго запрещена пытка со всеми её ужасами; типографии получили вновь право печатания, и проч.

Везде и во всем наблюдалось уважение к правам человечества, преклонение перед законами, которые Монарх ставил выше своей власти.

В первые шесть месяцев владычества Александра, писал Вигель (ч. II, изд. 1892 г., стр. 180), «любовь управляла Россией, и свобода, вместе с порядком, водворялись в ней. Не знаю, как описать то, что происходило тогда: все чувствовали какой-то нравственный простор, взгляды сделались у всех благосклоннее, поступь смелее, дыхание свободнее».