История Финляндии. Время императора Александра I

Одновременно с положением о Правительственном Совете шла разработка инструкций для генерал-губернатора и прокурора совета. 8 августа 1809 г. Сперанский сообщил Барклаю-де-Толли о желании Государя получить проекты сих инструкций. «Инструкция генерал-губернатора должна содержать две части, одну публичную и вторую совершенно конфиденциальную, содержащую в себе мероприятия высшей полиции. Только первая должна быть сообщена Совету. Проект инструкции, выработанный в течение 1810 г., был Высочайше одобрен 7 февраля 1811 г. Эта инструкция определенно стремилась к тому, чтобы генерал-губернатора превратить из номинального председателя Совета «во влиятельного его руководителя». Но инструкция 1811 г. не вступила в силу. Против нея вооружился преимущественно Калониус, видя в ней посягательство на начало коллегиальности. Протесты из влиятельных сфер привели к пересмотру инструкции.

По этому поводу между генерал-губернатором Штейнгелем и Сперанским возникла переписка, в которой целиком отразился представитель русской власти на финляндской окраине.

Вот главное положение письма Штейнгеля. «Издание Высочайше утвержденных инструкций генерал-губернатору и прокурору, против моего чаяния, имело неприятные следствия, что финляндский совет не только мнит, что Всемилостивейше пожалованные оному преимущества сими инструкциями ограничены, но и что по отзыву его предосуждена оными Высочайше конфирмованная Его Императорским Величеством конституция сего края, предполагая равномерно, что инструкции сии также в разных частях не согласны с здешними законами, и если содержащиеся в обоих сих постановлениях ограничения и отмены не сделаны необходимыми по политическим отношениям, то желательно было бы, чтоб несходные с здешними учреждениями статьи, по примеру тому, как часто случалось во время прежнего правительства, были Высочайшим указом пояснены и оставлены. Сие кажется непременно нужным не только чтоб загладить сделанное уже первое неприятное действие, но и чтоб предупредить производимое вероятно, с обнародованием сих инструкций всеобщее впечатление». Подобный тон письма поставленного русскою властью генерал-губернатора неизбежно удивляет. К оправданию своему он присоединяет, что «малое и поверхностное его знание правоведения сделало ему невозможным приметить все те скрытые в инструкциях противоречия, кои не могли избечь внимания совета, якобы составленного из преимущественно способных мужей».

Ответ Сперанского был категоричен и поучителен: «Я рассматривал примечания, мне доставленные, со всем беспристрастием; я не нашел в них ничего основательного, кроме некоторых мелочей, кои легко могут быть истолкованы. — Два ложные начала служат основанием всем сим примечаниям. Первое: примечатели смешивают установление совета с судебными местами, по конституции сего края существующими. Совет устроен не по праву конституции, но по единому усмотрению правительства. Финляндия никогда не имела особенного совета. Утверждение прав никакой не имело точной связи с сим установлением. Права могли существовать и без совета и были даже утверждены прежде его учреждения. Место имеет особенно учреждение или регламент. Регламент сей не есть постановление ни сеймовое, ни конституционное и, подобно всем другим регламентам, он, по существу своему, подлежит дополнениям, изменениям, ограничениям. Инструкции суть не что другое, как дополнения или примечания сего регламента. Следовательно, нельзя к инструкциям сим прилагать правил и судебных обрядов, установленных для гофгерихтов и других мест, им подчиненных. Между тем все примечания основаны именно на сем приложении и, следовательно, они стоят на ложном основании. Второе: примечатели предполагают, что для составления сих инструкций надлежало прежде сообщить их совету и потребовать его мнения. На сие нет никакого указания в законах. Сие могло быть и не быть — по усмотрению правительства».

«При исполнении, — продолжает свое ответное письмо Штейнгелю государственный секретарь M. М. Сперанский, — сих мер на месте нужно: 1) не показывать к делу сему особого уважения, ибо внимание сие может только усилить пустые толки; 2) на все вопросы предварительно, и без всяких подробных изъяснений, отвечать, что дело сие в свое время будет обдумано и исправлено; 3) не показывать излишней податливости к возражениям и представить прокурору Калониусу самому защищать инструкцию его так, чтоб дело сие имело вид ученого спора между юристами, а не дела правительства; 4) господину Маннергейму, который, по сварливому своему нраву, приемлет в сем деле участие, показать наиболее доверия и ласки, ибо тут более действия его самолюбия, нежели истинная польза. «Мне очень жаль, — говорит Сперанский в заключение письма, — что вы на минуту могли быть сим обеспокоены. Что принадлежит до меня, то, провождая всю жизнь мою в хлопотах и состязаниях сего рода, я принял известия сии с совершенным равнодушием».