История Финляндии. Время императора Александра I

Встревоженное этим регентство Густава IV Адольфа вернулось к старой системе периода вольностей и утвердило постановлением от 30 июня 1793 г. сумму взноса за каждую должность и в то же время повелело, чтобы взносы ежегодно уменьшались. Это постановление сохраняло свою силу в 1808 г., но и оно мало соответствовало цели. С разных сторон получались сведения, что распоряжения правительства относительно аккордных взносов применялись только в том случае, когда служебное место освобождалось за чьей-либо смертью. Но если офицер при жизни передавал свое место другому, то преемник, с дозволения правительства, обыкновенно вносил за эту должность вдвое или втрое больше установленной суммы. Что офицерское место, при таких обстоятельствах, могло оказаться очень дорогим, видно из того, что за полковника кавалерии, — место, которое ценилось выше других, — уже по постановлению 1793 г. надлежало вносить 8.000 риксдалеров, т. е. более 45.000 финских марок. Но важнее всего то, что офицер, храбро павший в бою, оставлял семью в более затруднительном положении, чем тот, который трусливо оберегал свою жизнь и продавал заблаговременно свою должность другому.

Нередко случалось, что поручики были старше капитанов. Полковыми командирами назначали по большей части лиц знатного происхождения и часто вышедших из гвардии.

За время правления Густава III и Густава IV Адольфа, много офицеров подало в отставку, чем вообще объясняется молодой состав начальников 1808 г.

Прославленная поселенная система, после войн Карла XII, вела к разоружению страны и ослаблению воинского духа. Офицерские бостели и солдатские торпы могли быть очень полезными для прокормления своеобразного земледельческого класса, но они не оставляли времени для военных упражнений и боевых интересов. Неудивительно поэтому, что описанная майором Аминовым «бьернеборгская болезнь» в военное время заражала начальство и что внезапно призванные земледельцы не могли тягаться с мало-мальски обученными солдатами.

Главную тяжесть войны, как всегда, вынес на своих плечах крестьянин-солдат. «Благодаря содействию населения — писал Адлеркрейц, — армию выставили, но она далеко не была приведена в боевой порядок». В мужестве недостатка не было, но кампания, начавшаяся беспрерывными отступлениями, конечно, не могла содействовать поддержанию воинского духа.

«Все в бригаде, — писал полковой священник Гольм, — от начальства до солдата, роптали и громко высказывали свое неудовольствие, что вынуждены были оставить родину, жен и детей во власти неприятеля, прежде чем необходимость потребовала этого; они просили, чтобы им дозволили драться и защищать свое отечество». Другой современник, Меллин, чрезвычайно хвалит дух в финских войсках. Никакие приманки, никакие трудности не могли поколебать твердости солдата; почти ежедневно получались доказательства свойства нрава и убеждений финской нации. «Редко в какой-либо армии, — говорят современники и шведо-финские историки, — отношения между начальниками и подчиненными бывали лучше, чем у нас; каждый по своему разумению старается исполнить долг. Быть может солдату иногда и хотелось бы выразить неудовольствие, но мы строго наказывали малейшую воркотню, и солдаты крепко держались в руках офицеров. Превосходительный Клингспор имеет королевскую власть и полномочие, и его слушают, как короля. Наш исполняющий должность генерал-адъютанта ведет себя необыкновенно хорошо».

«На все возможные лады, — пишет Клингспор, — практиковались прокламации и воззвания к измене. Русские на разные лады пытались воздействовать и на солдат, и на крестьян, — пишет он дальше, — сманивали их, то угрозами быть изрубленными, то коварными сочинениями и воззваниями, которые вывешивали на палках перед нашими аванпостами». Трудно, конечно, определить какой успех имели эти воззвания, но генерал Клеркер насчитал, что число беглецов-солдат за время зимней кампании доходило до 400-500 человек.

Поведение солдат не раз обращало на себя внимание начальства, вызывая похвалы и удивление. Так Адлеркрейц писал Аминову: «что офицер, мечтающий о славе и добром нраве, умеет рассуждать и заглушать чувства, которые природа вложила в наши сердца, это не так удивительно, но что солдат, — эта чувственная машина, — не смущается и с достоинством следует за своим знаменем, — это действительно восхищает. Вы, братец, не можете себе представить, с каким видом и веселостью они исполняют свои обязанности, а когда они заметили неприятеля, то забыли все трудности и заботы, — хотя у нас тогда стояли 30 град. морозы. — Никогда больше в Швеции не будет таких солдат и жителей. Я не могу достаточно нахвалиться существующим духом в полку моего брата, просто отрада командовать ими и жить с ними; я думаю, что и они мною довольны».