История Финляндии. Время императора Николая I

Действительно, некоторые горожане собирались вмешаться, ио Грипенберг упросил их этого не делать. Тогда два «густавианца», И. А. Эренстрем и гр. И. Ф. Аминов, выразили свое сочувствие письменно. Эренстрем восклицал: «хвала и честь тем, которые в период унижения и подлости смеют проявлять храбрость, крепость и возвышенную самобытность природы... Вы пробудили национальное чувство там, где оно дремало, и указали путь, по которому следует идти во избежание унижения, потому что те, которые лежат в прахе, не в праве жаловаться, что их топчут ногами»... Еще более высокий тон взял Аминов, который писал: «Мой друг, столь важно соблюдший интересы родины, Себастиан Грипенберг! Только что узнал, сколь возвышенную мощь вы проявили не только нашему обществу, по всему миру, будучи в нашей отчизне первым бюрократом, который осмелился возвысить голос... когда топчется святость наших законов. Бог наградит такого мужа... Мой друг воздвиг себе памятник!.. Друг мой, если у вас окажется недостаток, будем вместе плакать и делить кусок хлеба»...

С. Грипенберг, желая выиграть дело, мобилизовал все свои силы. Написав два письма гр. Ребиндеру, он обратился, кроме того, к флигель-адъютанту Владимиру Адлербергу, которого знал по своей прежней службе в Главном Штабе и считал своим покровителем. Известно, что В. Адлерберг не был в числе друзей Закревского. Вл. Адлербергу Грипенберг жаловался, что А. Закревский управляет финляндцами «как неограниченный самодержец: увольняет должностных лиц без законных причин, разорил нашу казну, чинит поругание личной безопасности — таковы черты, о которых никто не осмелился довести до сведения Его Императорского Величества»... «Сказанные графом слова показывают, что его воля стоит выше данных Его Императорским Величеством законов»... С. Грипенберг не забыл прибавить, что он не фрондер и не революционер, а верный подданный и хороший гражданин; что у него чистая совесть, так как он исполнил свой долг...

Расчет С. Грипенберга был построен на том, что В. Адлерберг поспеет изложить дело Государю ранее других и подготовит почву не в пользу А. Закревского и Сената. Но расчет не оправдался, и Грипенберг, согласно его прошению, был уволен. Его демонстрация успеха не имела. Ребиндер в дело не вмешался, так как «боялся» гр. А. Закревского. Сенатор Фальк, вице-президент хозяйственного департамента, также не мог одобрить способа действия Грипенберга, которому генерал-губернатор отдал вполне законное приказание. Передвижение батальона находилось в связи с польским восстанием, следовательно, требовало исключительного внимания и быстроты, а закон 1824 г., на который ссылался С. Грипенберг, имел в виду перемещения войск в мирное время.

Таковы факты. По ним легко и наглядно определяются и «деспотизм» Закревского, и психология политической борьбы финляндцев.

Закревский был требователен, нередко вспыльчив; но строгость его оказывалась иногда спасительной. Он сослал, например, в Колу некоего Фролова, и тот потом приехал во Флоренцию благодарить Закревского зато, что после ссылки сделался человеком.

В Финляндских крепостях — Кексгольме, Выборге, Роченсальме и Свартгольме — отбывали первоначальное свое наказание многие декабристы. Декабрист Поджио не раз, в самых теплых выражениях, высказывал свой горячую благодарность Закревскому за его внимание к нему и его товарищам в их печальном положении. Закревский, оставаясь точным исполнителем закона, сумел избежать излишней придирчивости и доставлял заключенным все те облегчения, которые были возможны. В записках декабриста Штейнгеля отмечено: «Вообще личное обращение генерал-губернатора А. Закревского было очень успокоительное, по оказанному вниманию и особенной вежливости, в совершенный контраст с принятой формой в официальных предписаниях, где узников называли просто «каторжными». Его супруга посылала заключенным чай, сахар и разные вещи. Подобные примеры убеждают, что Закревского нельзя отнести к числу охотников до строгих наказаний.

Известный декабрист С. Г. Волконский всю жизнь свой считал Закревского в числе своих добрых знакомых. В записках Волконского читаем: «в честь его должен сказать, что во все время его служения, несмотря на приобретаемые им высшие степени значения, он оставался всегда равно радушным к старым знакомым и всегда готовым им к услугам, равенство действия, которое малое число людей сохраняют при возвышении в значительности. Я это испытал лично над собой, не только в продолжении моей службы, в течение которой не раз случалось мне иметь до него дело, но и по возвращении моем из ссылки в 1856 г. Он был тогда Московским генерал-губернатором и, несмотря на различное значение наше в обществе, несмотря на прежнюю мой опалу, принял меня, как прежнего товарища, давал мне чистосердечные советы, чтобы охранить меня от многих сплетен и нерасположения многих лиц, и, наконец, отстаивал меня на сделанные ложные на меня доносы. Я поставляю себе долгом высказать степень моей признательности за это тем более, что многие другие мои современники этого не сделали».