История Франции глазами Сан-Антонио, или Берюрье сквозь века

— Хороши свидетели! — орёт Опухоль. — Скорее, соучастники. Короче, Филипп ни о чём не подозревал?

— Во всяком случае, он ничего не говорил. Он как бы отступил назад, чтобы дальше прыгнуть, ибо двадцать лет спустя эту башню использовали его снохи. У него были трое сыновей и одна дочь. С дочерью никаких историй: её выдали замуж за короля Англии. Но вот сыновья женились на трёх кузинах: Бланш, Жанне и Маргарите Бургундской.

— О, я знаю, — уверяет Берюрье, довольный собой. — Маргарита Бургундская, это Мари Марке´ по фамилии?

— Ты путаешь, парень, Мари Марке исполнила свою роль до войны. Но эта была ещё той прошмандовкой!

— Мари Марке?

— Нет, Маргарита Бургундская.

— Твои Маргариты, будь они Прованские или Бургундские, они были не прочь поиграть на дудочке!

— Эти три бесстыдницы побили все рекорды. Их свояченица, королева Англии, настучала на них королю.

— Что с ними сделали? — глубоко переживает Берта.

— Их постригли и заточили в камерах.

— Всего лишь? — восклицает Берю разочарованно.

— О! Ты считаешь, этого мало? — возмущается его куча жира. — То, что их постригли, ещё ладно, волосы отрастают. Но камеры тех времен, брр!

— Да, это не «Карлтон»[66], — соглашается Толстяк.

— Но хуже всего пришлось их любовникам, — продолжаю я.

— Не может быть! — поют дуэтом супруги.

Они смотрят друг на друга, не зная, кому начать выяснение вопроса, но пауза затянулась, и они выкрикивают опять же дуэтом:

— Что с ними сделали?

Я медлю, чтобы разжечь их любопытство, затем объясняю:

— Для начала им отсекли… предмет преступления и его аксессуары.

— Что вы имеете в виду, комиссар? — отказывается понимать Берти.

— Какая же она всё-таки невинная в своем роде, моя Берточка! — восклицает Берю. — Ты представляешь, как этим бедолагам было одиноко после удара бритвой!

— И это были ещё цветочки, если так можно сказать, — продолжаю я.

— Ничего себе, цветочки, — шепчет Берю, представив себе картину казни.

— После этого с них содрали кожу живьём! Затем четвертовали! И наконец, отрубили головы!

— И ты говоришь, что королю подмаячила их золовка?

— Да, из женской ревности. Скажем в её защиту, что она была замужем за гомосексуалистом.

— Почему бы ей тоже не слазить в башню, вместо того чтобы всё крушить! Тем более что со своим мужем-педиком ей пришлось пережить муторные сцены, не так ли? Но уж у кого и было железное сердце, так это у твоего Красивого. Так по-зверски обойтись с ребятишками только за то, что они воспользовались аппаратом, которым их снабдил Господь, я этого не понимаю. Ну а что же мужья?

— Как будто язык проглотили из-за папаши. Понимаю. Хлюпики!

— После смерти Филиппа Красивого они правили по очереди, но очень мало…

— В Лувре что, была корь?

— В основном мышьяк. В те времена яд давали вместо аспирина.

— Короче, свою фруктовую воду надо было пить из горла?

— Вот-вот! Так что они поумирали молодыми и не оставили детей мужского пола. Беда в том, что в то время закон запрещал женщинам подниматься на трон.

— Я что-то читал на эту тему, — подпрыгивает Толстяк. — Если не ошибаюсь, этот закон назывался садическим.

— Салическим!

— Не придирайся, — сердится мой друг.

— Поскольку женщины не могли властвовать, свои права на корону Франции предъявил Эдуард Третий Английский, сын Изабеллы, доносчицы. В конце концов, он тоже был внуком Филиппа Красивого, понимаете? Его последним потомком мужского рода!

— Но ты же говоришь, что муж этой дамы был лондонским педалистом! — удивляется мой ученик, который уже совсем запутался в этой истории.

— Надо полагать, что он ходил и под парусом, и под паром, раз уж у него был наследник!

Его Величество подмигивает.

— Я так думаю, что эта Изабель тоже не отличалась «персиловой» белизной.

— Короче, — отрезаю я. — Её отпрыск решил стать королём Франции! И началась война между ним и Филиппом де Валуа, племянником Филиппа Красивого, которого к тому времени уже короновали. Знаете, сколько времени длилась эта война?

— Нет! — выкрикивают супруги.

— Век, — говорю я.

Берю качает головой и шепчет после раздумья:

— Как Столетняя война?

Я разинул рот.

— Но это и была Столетняя война, Толстяк!

— Надо же!

Он толкает локтем свою слониху.

— Сто лет войны, Берта, прикинь! У солдат, наверное, уже грибы выросли под каской к тому времени, как они вернулись домой!

Дополнительный материал:

Пошлые вкусы цирюльника Берюдана

Людовик Десятый (по прозвищу Сварливый) потрогал худощавой рукой свежевыбритые щёки, разглядывая себя в зеркале, которое ему держал цирюльник Берюдан.

Он безрадостно думал о том, что для короля Франции у него было довольно жалкое лицо. Быть сыном монарха, прозванного Красивым, и носить такую церковную физиономию — это было просто иронией судьбы!

— Подравнять баки, сир? — спросил толстяк Берюдан.

Сварливый покачал головой. В этом не было необходимости. И Берюдан[67] принялся поливать лосьоном щёки короля, чтобы убрать остатки мыла.

Филипп де Валуа, кузен Сварливого, приподнял портьеру палатки.

— Ну что, кузен, — произнёс он, — готовимся к празднику?

— Готовимся, — прошептал Людовик Десятый.