Читаем История Франции полностью

7. Если говорить о французах, то в 1789 г. только очень немногие желали создания конституционной монархии, подобной англосаксонской. Эти немногие считали, что король должен контролировать свою знать, а общественный здравый смысл должен контролировать короля. Но как должен быть выражен и применен этот здравый смысл? Кроме нескольких великих умов, таких как Монтескьё и, позднее, Мирабо, философы не потрудились изучить ту систему гарантий, которая защищает английские или американские свободы. Вольтер познакомился с ними самым поверхностным образом. Французские экономисты до небес превозносили абсолютную монархию. «Положение Франции, – говорил один из них, – несравненно лучше, чем положение Англии, ибо здесь можно осуществить те реформы, которые в один момент изменят все государство, тогда как у англичан таким реформам всегда могут помешать их партии». Они уже не верили, что монархия проистекает из Божественного права, но они ее принимали и в деле реформирования Франции рассчитывали на «демократический деспотизм» (А. Токвиль). Они принимали только ее бюрократическое устройство и централизацию. Они не видели, что американские свободы ведут свое происхождение из Town Hall (городской совет) и из свободных местных институтов. Если они и употребляли слово республика, то только в его латинском значении – «общее дело». Они не принимали во внимание ни суд присяжных, ни Habeas Corpus, ни тайное голосование – краеугольные камни англосаксонской системы. Когда Лафайет сказал, что по поводу ассамблеи нотаблей создана игра слов not able, то он даже не подозревал, до какой степени эта эпиграмма соответствовала действительности.


8. Тэн утверждает, что классический и абстрактный ум, создав для универсального человека доктрину об общественном договоре, всех остальных увлек в неизбежное разрушение старого режима. Это блестящее описание не соответствует фактам. В 1788 г. направления, по которым будет развиваться революция, еще не имеют никаких очертаний. Она ни в чем не похожа на русскую революцию, направляемую непреклонным и доктринерским духом к точно намеченной цели. Французы эпохи Людовика XVI рассчитывали подправить свой дом, а не разрушить его. Они испытывали отвращение к религиозной нетерпимости и социальному неравенству, но продолжали уважать своего государя. Почему же революция против остатков феодализма свершилась во Франции, где дворянство уже утратило всякую власть, а не в Венгрии, Польше, Австрии или Пруссии, где феодализм оставался еще на средневековом уровне? Как раз по этой самой причине. Потому что «в этой стране Франции, в силу урбанизации, эпикурейства, изнеженности, было полностью размыто представление о том, что представляет собой богатство, величие по праву рождения, собственность, приличный человек» (Малле дю Пан). Потому что у дворянства не было уже ни силы, ни желания защищаться, потому что это дворянство, ведя в Версале жизнь подчиненную, было полностью оторвано от нации; потому что, после того как Париж превратился в мозг нации, парижское восстание могло смести режим; потому что, когда, начиная с правления Людовика XIV, полностью прекратилась продуктивная общественная жизнь, французы, сами того не подозревая, оказались готовы развязать кровавую революцию, к которой никогда не стремились даже те, кто ее начинал.


9. Чего же хотели французы? Они хотели того, что у них уже некогда было, – короля-заступника, который навел бы порядок. В своей истории они уже неоднократно наблюдали, как после великих волнений собирались Генеральные штаты, высказывали пожелания, а король воплощал эти пожелания в жизнь. Таковы были реформы Лопиталя, Сюлли, реформы Ришелье после 1614 г. и даже реформы Кольбера (без созыва штатов) после Фронды. Монархия могла существовать только в том случае, если король оставался арбитром. В этом смысле отмена Нантского эдикта «положила начало закату монархии». Она должна была «существовать ограниченной или вообще больше не существовать». Но к тому же она должна была оставаться решительной по отношению к мятежникам. Людовик XI усмирил удельные династии, Генрих IV – религиозные партии, Ришелье – партии политические, Мазарини – принцев крови, Людовик XIV – парламенты. От Людовика XVI ожидали, что он усмирит последних – привилегированных. Третье сословие приобрело богатство, культуру, власть. Оно надеялось на равенство прав и на возможность для талантливых людей делать карьеру. Оно требовало также упразднения тех барьеров, которые мешали капиталистическому либерализму заменить собой средневековую экономику. Новая элита – буржуазия, богатая, деятельная, образованная, но политически униженная, стремилась заменить старую французскую элиту – дворянство, которое не выполняло своих обязанностей правящего класса, предаваясь развлечениям и наслаждаясь достижениями культуры. Даже ради своей защиты оно было уже не в состоянии применить силу. Иными словами, оно было обречено.


Перейти на страницу:

Все книги серии Города и люди

Похожие книги

«Особый путь»: от идеологии к методу [Сборник]
«Особый путь»: от идеологии к методу [Сборник]

Представление об «особом пути» может быть отнесено к одному из «вечных» и одновременно чисто «русских» сценариев национальной идентификации. В этом сборнике мы хотели бы развеять эту иллюзию, указав на относительно недавний генезис и интеллектуальную траекторию идиомы Sonderweg. Впервые публикуемые на русском языке тексты ведущих немецких и английских историков, изучавших историю довоенной Германии в перспективе нацистской катастрофы, открывают новые возможности продуктивного использования метафоры «особого пути» — в качестве основы для современной историографической методологии. Сравнительный метод помогает идентифицировать особость и общность каждого из сопоставляемых объектов и тем самым устраняет телеологизм макронарратива. Мы предлагаем читателям целый набор исторических кейсов и теоретических полемик — от идеи спасения в средневековой Руси до «особости» в современной политической культуре, от споров вокруг нацистской катастрофы до критики историографии «особого пути» в 1980‐е годы. Рефлексия над концепцией «особости» в Германии, России, Великобритании, США, Швейцарии и Румынии позволяет по-новому определить проблематику травматического рождения модерности.

Барбара Штольберг-Рилингер , Вера Сергеевна Дубина , Виктор Маркович Живов , Михаил Брониславович Велижев , Тимур Михайлович Атнашев

Культурология