История Французской революции: пути познания

Вместе с тем В. Г. Ревуненкову было столь же присуще идеологическое мессианство, как и его предшественникам. Он считал, что только его концепция является «истинно» марксистской, поскольку строится на положениях «зрелых» трудов Маркса и Энгельса, ленинском учении о революционно - демократической диктатуре и фактах, изученных историком-марксистом Собулем. Ну а поскольку в марксизме двух истин быть не могло, сторонников иных точек зрения Ревуненков обвинял в неспособности правильно понять идеи Маркса, Энгельса и Ленина. Его оценки большинства работ советских историков 1920 - 1930-х гг. носили резко негативный характер. Особенно много критики досталось академику Н. М. Лукину:

«Слабость концепции Лукина заключалась не только в том, что она мало соответствовала ленинской теории революционно - демократической диктатуры “низших” классов. Эта концепция еще меньше соответствовала историческим фактам»[298].

«Попытка Лукина доказать, что именно якобинская диктатура (по крайней мере на своем высшем этапе) являлась той специфической формой, в которой в ходе Великой французской революции сложилась революционно - демократическая диктатура “низших” классов, оказалась неудачной. Концепция Лукина не соответствовала существу [курсив автора. - Л. Ч.] ленинской теории революционно - демократической диктатуры “низов” и явно противоречила историческим фактам, говорившим о буржуазном характере якобинской диктатуры и ее политики по отношению к рабочим, в аграрном вопросе и т. д.»[299]

С его коллегами ленинградский профессор тоже не деликатничал:

«В наибольшей степени идеализация якобинской диктатуры была свойственна, пожалуй, Ц. Фридлянду, который, приводя отдельные цитаты из произведений Ленина, но не давая себе труда проанализировать взгляды Ленина на якобинцев в их целом, в их развитии, начисто отрицал буржуазную природу якобинской диктатуры»[300].

Попало и ученикам Лукина, в первую очередь Манфреду:

«Разумеется, точка зрения Манфреда, который видел в якобинской диктатуре фактически диктатуру средней и мелкой буржуазии, лишь опиравшуюся на плебейские массы, но который тем не менее относил эту диктатуру к открытому Лениным особому типу народной революционной власти, т. е. к революционно - демократической диктатуре, еще меньше соответствовала существу взглядов Ленина»[301].

Впрочем, если в своей книге В. Г. Ревуненков задел Манфреда лишь походя, то год спустя в статье «Проблема якобинской диктатуры в новейших работах советских историков» он обрушился на него с персональными обвинениями в «неправильной» трактовке взглядов классиков марксизма:

«Манфред, как и Лукин, приводит в подтверждение своей оценки якобинской диктатуры немало произвольно толкуемых цитат из произведений классиков марксизма-ленинизма. Но он, как и Лукин, не проанализировал взгляды Маркса, Энгельса и Ленина на якобинцев и якобинскую диктатуру действительно исторически, т. е. в их развитии и в их связи с состоянием современной им исторической науки. Манфред оказался не в состоянии отделить принципиальные теоретические положения, которые великие основоположники марксизма-ленинизма сформулировали по коренным проблемам истории Великой французской революции и которые являются прочной методологической основой для конкретноисторических исследований, от тех их оценок и характеристик, которые были обусловлены лишь определенным уровнем изучения фактической истории этой революции»[302].

Выступление Ревуненкова произвело на современников ошеломляющее впечатление. Речь шла явно не о чисто научных разногласиях, поскольку ранее Ревуненков никогда не занимался проблемами Французской революции, а был известен как автор работ по Новой истории Германии и международных отношений XIX в.[303] Тон полемики также выходил за рамки обычной академической дискуссии. По сути, ведущие советские историки Французской революции были обвинены в искажении идей классиков марксизма-ленинизма, то есть в ревизионизме, который и в 1960-е гг. оставался для правившей Коммунистической партии тяжким идеологическим преступлением. Естественно было предположить, что это выступление несет в себе некий скрытый смысл. Но какой?

Любопытно, что сам В. Г. Ревуненков до конца жизни, а прожил он 93 года и умер в 2004 г., никогда публично не высказывался о мотивах, которыми он руководствовался, начиная указанную дискуссию. Едва ли можно принять всерьез его «признание» в одной из поздних бесед со своим учеником Сергеем Коротковым, что однажды он просто увидел в библиотеке книгу Собуля, открыл ее и испытал своего рода прозрение: то, «что писали советские историки о Французской революции, никуда не годится»[304]. Даже если и так, то это ничуть не объясняет тот пафос, который он придал своему выступлению. Поэтому нам сегодня приходится только догадываться об этих скрытых мотивах, опираясь на некоторые косвенные признаки.