История Французской революции: пути познания

Сложнее выглядит и вопрос о взаимоотношениях масс и якобинской государственной машины, отнюдь не сводящийся лишь к тому, пусть даже очень важному, аспекту, что был затронут в выступлении Н. Н. Болховитинова. А. В. Адо, д. и. н. Г С. Кучеренко (ЮНЕСКО) и к. и. н. Э. Е. Гусейнов (издательство «Известия») отметили, что едва ли можно считать Робеспьера и других монтаньяров «творцами» террора, ибо террор пришел «снизу», начавшись как стихийная народная расправа с подлинными или мнимыми врагами революции. Именно давление масс, знаменитая демонстрация 5 сентября заставили революционное правительство прибегнуть к террору, и только потом робеспьеристы использовали его в своих политических целях.

Что касается представителей «подлинного авангарда революции», а к ним Болховитинов, как и Ревуненков, отнес Эбера, Шометта и других руководителей Парижской коммуны 1794 года, то и они отнюдь не были противниками террора, а, напротив, требовали от Робеспьера еще более широкого применения террористических методов.

Развернувшаяся дискуссия о якобинской диктатуре лишний раз подтвердила необходимость новых исследований и, прежде всего, новых подходов к объяснению данного явления. Простая смена знака на противоположный не приблизит к пониманию сути. В рамках же существующих в нашей историографии концепций пока не удается дать убедительной интерпретации феномену якобинизма. Общая их черта - стремление привязать «партию» якобинцев к более или менее четко очерченной социальной основе. Если концепция «революционно - демократической диктатуры» якобинцев, которую в свое время отстаивал А. 3. Манфред (в ходе обсуждения ее защищал д. и. н. В. В. Согрин, ИВИ), позволяет определенным образом объяснить некоторые аспекты деятельности якобинской власти на первом этапе ее существования (лето - осень 1793 г.), когда она действительно удовлетворила ряд требований плебса и крестьянства, то при изучении периода весны - лета 1794 г. эта концепция представляется неприменимой.

Интересы какой социальной группы выражали Робеспьер и его сторонники, приступившие с конца зимы 1794 г. к реализации своей позитивной «программы»? Крестьянства? Но еще Ж. Лефевр доказал: вантозские декреты, несомненно, важнейшая в тот период социальная мера робеспьеристов, не учитывали реальной ситуации во французской деревне и реальных требований различных слоев ее населения[368]. Городского плебса? Но работы А. Собуля[369] и В. Г. Ревуненкова совершенно справедливо говорят об антисанкюлотской направленности робеспьеристской политики весной - летом 1794 г. Буржуазии, «зажиточной крестьянства», как считают Ревуненков и Болховитинов? А как быть с филиппиками Робеспьера против «порочных богачей», с определением Сен-Жюста «богатство - позор», да и с мнением правых термидорианцев, искренне веривших в замысел Неподкупного расправиться со всеми собственниками?

Думается, чтобы приблизиться к объяснению якобинизма, надо прежде всего отказаться от ставших привычными представлений, что борьба фракций внутри якобинской «партии» и Конвента была непосредственным отражением противоречий между социальными группами. Видимо, необходимо исходить из того, что в период ранних буржуазных революций самостоятельность надстройки по отношению к базису была больше обычного. Объективно деятельность того или иного политика, той или иной фракции могла отражать интересы какого-либо класса, но связь эта была, как правило, опосредованной, чрезвычайно гибкой, едва ли отчетливо осознаваемой, а потому весьма непрочной. Как показал Д. А. Ростиславлев (Московский государственный педагогический институт), именно такая связь существовала на определенном этапе революции между «программой» «левых якобинцев» и требованиями парижского плебса.

Однако возможна была и другая ситуация, когда субъективные устремления находившейся у власти политической группы оказывались в противоречии с реальными интересами практически всех более или менее значительных слоев общества. Надстройка на какое - то время как бы повисала в воздухе. Не исключено, что именно в этом основная причина столь легкого и почти бескровного свержения Робеспьера.

Важно также учитывать особенности политического сознания самих участников революции. Подавляющее большинство их едва ли имело хотя бы смутные представления о социальном содержании происходившей политической борьбы. А. В. Адо и к. и. н. А. М. Салмин (Институт международного рабочего движения) обратили внимание на то, что современники, осмысливая революцию при помощи этических категорий, видели в ней проявление извечного соперничества добродетели и порока, путь к восстановлению естественного, разумного порядка, основанного на здравой морали. При господстве этического образа мышления и политика различных фракций не строилась на сознательном учете реальных интересов конкретной социальной группы или класса.