Представление в Потсдаме произвело впечатление. С одной стороны, здесь перед германской и международной общественностью должно было быть продемонстрировано «вновь обретенное единство» германского народа, а с другой, велась подготовка к сессии рейхстага через два дня, где должно было быть проведено голосование за «Закон о чрезвычайных полномочиях», который официально положит конец республике и установит диктатуру.
Для этого требовалось большинство в две трети голосов в рейхсрате и рейхстаге. В земском представительстве это уже было обеспечено назначением рейхскомиссаров, которые подчинялись правительству. В рейхстаге также было заранее обеспечено математическое большинство в две трети голосов путем манипуляций: голоса отсутствующих депутатов-коммунистов, большинство из которых находились в тюрьме, были засчитаны как «воздержавшиеся», как и голоса отсутствующих социал-демократов. Один из самых несгибаемых их представителей, министр внутренних дел Пруссии в течение долгих лет социал-демократ Карл Северинг был арестован по дороге в здание оперного театра Кроля, где временно заседал рейхстаг после пожара.
444 депутата проголосовали за. Ни один из буржуазных, католических или консервативных депутатов не выступил против законопроекта. Только социал-демократы с их 94 голосами отклонили его. Таким образом, рейхстаг принял решение о лишении себя полномочий (и одновременно о лишении полномочий рейхспрезидента). В течение четырех лет – по истечении которых действие закона регулярно продлевалось, в конце концов простым указом, – правительство рейха могло по своему усмотрению принимать любые, даже неконституционные законы, а также заключать договоры с иностранными державами. «Исторический день, – торжествовала газета «Фёлькишер беобахтер». – Парламентская система капитулирует перед новой Германией. В течение четырех лет Гитлер сможет сделать все, что посчитает нужным: с одной стороны, искоренить все пагубные силы марксизма; с другой, создать новую народную общность. Начинается великое предприятие! Настал день Третьего рейха»[14]
.До августа 1934 года, когда Гитлер после смерти Гинденбурга занял пост президента Германии и объявил национал-социалистическую революцию завершенной, национальная диктатура, задуманная в «Законе о чрезвычайных полномочиях», разрасталась последовательно, но с поразительной быстротой. Власти был лишен не только рейхстаг, но и, по его примеру, были распущены и вновь открыты как органы аккламации парламенты земель и местные представительства. К лету все партии, кроме НСДАП, были распущены или вынуждены распуститься самостоятельно, профсоюзы распались, все важные лоббистские группы были реорганизованы или в них доминировали национал-социалисты, а влиятельные учреждения, за редким исключением, были привержены целям и методам «национальной революции».
То, что это произошло так быстро и без особого сопротивления, а наоборот, даже вызвало одобрение и признание среди многих, кого это коснулось, было, конечно, связано с огромным импульсом национал-социалистических формирований, продвигавших эти изменения, но также и с парализующим страхом, быстро распространившимся среди противников и потенциальных жертв нацистов и все более усиливавшимся от сообщений о том, что происходило в лагерях СА и подвалах полицейских управлений.
Но лишь этим не объяснить ни коллективную самосинхронизацию значительной части социальных институтов страны, происходившую почти повсеместно и одновременно в спортивных ассоциациях и филармонических оркестрах, научно-исследовательских институтах и университетах, а также профессиональных ассоциациях, молодежных группах, равно как национальных партиях и объединениях, – ни решение, принятое более чем тремя миллионами немцев, вступившими в НСДАП с января 1933 по конец 1934 года, тем самым утроив ее состав. Конечно, среди них было немало оппортунистов и карьеристов, но даже они реагировали на основное социальное течение, ставшее в эти месяцы заметным. Ссылки на харизму Гитлера тоже недостаточны, поскольку большинство немцев по-прежнему знали Гитлера как несколько нелепого путчиста 1923 года и восторженного уличного агитатора. Нимб почти непогрешимого «фюрера» только со временем увеличивался и, вероятно, по-разному воспринимался в отдельных возрастных группах.