История Германии в ХХ веке. Том I

Особенно страдали в условиях войны дети, как заметил Конрад Варнер: «Они должны были помогать с покупками, вести домашнее хозяйство, школа и домашние задания отнимали много времени, и вдобавок ко всему их перегружали заданиями молодежные организации. Им приходилось собирать бумагу, бутылки, утиль, участвовать в учениях и маршах, курсы и собрания втягивали их в „обучение“, а события на фронте, их влияние на семью и семейный быт, бомбардировки и смерть соседей, отцов и братьев все больше занимали их мысли. Они стали зрелыми, серьезными, даже брутальными в поразительно раннем возрасте, и, наблюдая за ними, я понимал, что слово „молодость“ потеряло свое обнадеживающее звучание».

Положение детей и молодежи во время войны было противоречивым и не могло быть сведено к общему знаменателю. С одной стороны, они, как никакое другое поколение, были под пристальным вниманием национал-социалистов и выросли в мировоззрении Третьего рейха. Влияние учителей, не бывших национал-социалистами, в школах никогда не было полностью подавлено, но оно было значительно уменьшено. Преподавание было пропитано национал-социалистической идеологией и военизировано, особенно в начальной школе. В марте 1939 года членство в гитлерюгенде стало обязательным для всех подростков от четырнадцати до восемнадцати лет, а годом позже – и для подростков от десяти до четырнадцати лет. В то время как школьные занятия становились все короче и короче, объем работ для режима увеличивался все больше и больше. Во время уборки урожая, в сельских лагерях для девочек, в последние годы войны на полувоенной службе в качестве помощников ПВО во время воздушных тревог молодежь была в значительной степени оторвана от традиционных источников воспитания, в первую очередь от родительского влияния, и от родителей требовалась очень сильная политическая и мировоззренческая позиция, чтобы они смогли уравновесить это влияние.

С другой стороны, национал-социалистические организации, различные «лагеря» и «поездки», а также эвакуации детей в сельскую местность не обязательно приводили к политически желаемым установкам и поведению детей и молодежи. Напротив, участились жалобы на растущую непочтительность, независимость и необузданность молодежи, как со стороны нацистских организаций, так и среди консервативных родителей. В результате связи молодых людей со своей средой ослабевали, моральные устои расшатывались, и особенно в буржуазных, католических и социал-демократических родительских домах росло беспокойство по поводу жизненной позиции и образа жизни дочерей и сыновей во время их отсутствия дома, которое часто длилось неделями или месяцами.

Однако эта ранняя независимость молодых людей в военное время могла выражаться по-разному – как неприятие любого вида опеки и авторитетов, как в пролетарских «диких кликах» или буржуазных «свингующих парнях», но также и в виде крайнего фанатизма, как в некоторых подразделениях гитлерюгенда, которые, особенно на последнем этапе войны, сражались буквально до последнего патрона, следуя примеру СС. Для большинства из них, однако, опыт, когда они с ранних пор были предоставлены сами себе, очевидно, привел к концентрации на выживании и трудностях повседневной военной жизни, а также к заметному отсутствию интереса к политике[56].

Чем больше ухудшалась ситуация со снабжением, тем большее значение приобретала «вторая» экономика: поездки в сельскую местность для обмена промышленных товаров на продукты питания, незаконный убой скота, черный рынок начиная с середины войны приобретали все большее значение. Подобного следовало ожидать и, учитывая состояние рынка, такое развитие было почти закономерным. «Умение доставать – вот козырная карта сегодня, – заметил швейцарец Рене Шиндлер во время одного из своих визитов в рейх. – Вы должны „доставать“ все, что вам срочно необходимо для жизни… Табак пользуется наибольшей популярностью, особенно среди сельского населения, в распоряжении которого больше всего так называемой „крестьянской валюты“. Если, например, фунт „черного“ масла в настоящее время стоит около 150 марок, то его можно обменять всего на 20 иностранных сигарет, полученных от военнопленных, или на 35 немецких сигарет»[57].

Черный рынок не был выражением недоверия населения к нацистскому режиму. Но с учетом дарвиновских законов черного рынка впечатление борьбы всех против всех усиливалось – особенно для рабочих, которые были в значительной степени отрезаны от дополнительных возможностей «второй» экономики, потому что у большинства из них не было ничего, что бы они могли предложить для обмена.