История Германии в ХХ веке. Том I

С другой стороны, периодизация XX века с 1917 по 1990 год, то есть начиная и заканчивая правлением коммунистов в России, означает, что противоречие между коммунистическим и либеральным обществами, возникшее в результате Октябрьской революции, рассматривается как отличительная черта этой эпохи, тогда как авторитарные и праворадикальные режимы и особенно национал-социализм воспринимаются в такой перспективе как второстепенные по отношению к этому основному противоречию. Полагая, что антагонизм между коммунизмом и буржуазным правлением должен рассматриваться как основное противоречие эпохи, мы следуем марксистскому взгляду, согласно которому противоречия между различными «формами буржуазного правления», то есть также между демократией и национал-социализмом, имеют второстепенное значение. Это заставляет интерпретировать нацистский режим, его войну против Советского Союза и убийство евреев как подчиненные аспекты – или объяснять их как побочный эффект конфликта между Востоком и Западом, что в предельно заостренном виде (у Эрнста Нольте) означает интерпретацию убийства евреев как своего рода мнимой самообороны европейской буржуазии – в лице германской – от большевизма[65]. Если мы хотим избежать такой фатальной редукции, нам придется объяснять события ХX века в треугольнике либеральной демократии, радикального национализма и большевизма и не сводить их к двустороннему антагонизму. Однако для того, чтобы найти историческое место, где возникли радикальные мировоззренческие движения ХX века, необходимо вернуться назад, в период до Октябрьской революции и Первой мировой войны, поскольку сотрясение обществ Западной Европы началось с фазы высокой индустриализации и связанных с ней фундаментальных процессов изменений на рубеже веков. В этот период возникли все основные политические массовые движения, оказавшие столь длительное влияние на XX век. Противостояние между капиталом и трудом, которое стало отличительной чертой этого столетия (символом чего была Октябрьская революция), возникло еще в последней трети предыдущего, XIX века; формирование германского рабочего движения как программной и организационной реакции на этот антагонизм было в основном завершено уже в 1890‑х годах. Тогда же возник антилиберальный и антисемитский радикальный национализм, который стал мощным движением задолго до большевистской революции.

В этом отношении перелом между фазой относительного спокойствия и фазой всесторонней динамизации происходит не между 1914 и 1918 годами, а в период стремительных трансформаций за три десятилетия до этого. Именно тогда возникли предпосылки для гражданских войн и катастроф, которые во многом определяли первую половину XX века в Европе. То, что Первая мировая война вообще разразилась, да еще в таком беспрецедентном масштабе, было следствием и выражением того опыта радикальных перемен и слома рубежей, который приобрели европейцы в конце предыдущего столетия.

В этом отношении тезисы о «коротком» и «длинном» ХX веке находятся в противоречии друг с другом. Если все же взять оба аргумента вместе, то становится очевидным, что в ходе войны, и прежде всего в конце войны, сошлись воедино и окончательно возобладали те процессы, которые начались гораздо раньше и шли уже более двадцати лет.

В Германии два фактора противостояли друг другу: с одной стороны, германское общество до 1914 года, конечно, характеризовалось многочисленными противоречиями и трансформационными процессами, но к тому времени они были смягчены необычайным экономическим процветанием, которое открывало перед индивидом перспективы социального роста, по крайней мере в долгосрочной перспективе, и создавало распределяемое благосостояние, которое оказывало умиротворяющее воздействие несмотря на очевидное социальное неравенство. Социальные и культурные конфликты также смягчались легитимностью правления, которое противоречило постулатам широкого гражданского участия и либеральности, но тем не менее функционировало и гарантировало надежный правопорядок, безопасность, благосостояние и символическое величие, проявлявшееся, например, в главенстве армии и в колониальной экспансии. Фундаментальное одобрение, которое социальное устройство империи находило среди подавляющего большинства граждан, даже среди тех, кто стоял в оппозиции к политической системе вильгельминизма, было результатом этих достижений, и память о них сохранялась долгое время.