История Германии в ХХ веке. Том II

Книга вызвала сенсацию, поскольку, с одной стороны, внутриполитические условия в ФРГ рассматривались в ней критически, не следуя проторенными путями холодной войны. А с другой, в ней рассматривался вопрос о самопризнании ФРГ как государства и общества в долгосрочной перспективе, а не только как переходного государства – в определенной параллели с бурной дискуссией по германскому вопросу. Презрение к западной республике, широко распространенное как слева, так и справа, как к промежуточному решению, установленному союзниками и не обладающему национальной жизненной силой, натолкнулось на энергичное противодействие: «За десять лет своего существования, – заявил, например, Казимир Эдшмид, – ФРГ вызвала много недовольства и мало похвалы. Она была трудолюбивой и эффективной, хотя и не отличалась особой фантазией. Но в целом к ней несправедливы. Она не Германия, хоть и достойно воплощает всех, кто ее населяет. <…> Если бы одному из тех миллионов нолей без палочки, что сейчас разъезжают на автомобилях, в 1948 году сказали, что когда-нибудь он станет богатеньким, хорошо обеспеченным, будет ездить за границу с твердыми дойчмарками в кармане, респектабельным, вообще уважаемым человеком (хотя покуда подбирает окурки за оккупационными солдатами), он бы вытаращил глаза и счел пророка идиотом. Зато теперь он принимает эти перемены за должное и за свои собственные заслуги, а не за заслуги правительства своей страны»[16]. Ханс Вернер Рихтер, организатор писательской «Группы 47», противопоставил в своем тексте преимущества и недостатки ФРГ, по мнению студентов в Восточном Берлине. В качестве положительных моментов они отметили «правовую защищенность, свободу мнений, возможность зарабатывать, благосостояние, беспрепятственное передвижение». С другой стороны, негативными сторонами были «возвращение национал-социалистов, тенденция к диктатуре, чрезмерная ремилитаризация и ядерное вооружение»[17].

Идея о том, что ФРГ была всего лишь своего рода расширенной оккупационной зоной, временной республикой в ожидании национального единства, явно теряла свою правдоподобность. Об этом свидетельствуют и опросы: в 1951 году только два процента жителей Германии считали, что им живется сейчас лучше, чем когда-либо в этом столетии. Десять лет спустя такого мнения придерживались почти две трети немцев. Такое изменение отношения сначала произошло среди интеллектуалов, а затем распространилось на более широкие круги. Западногерманское государство стало рассматриваться не как что-то, приведенное в движение извне, а как собственное дело[18].

До этого момента основные внутриполитические дебаты велись вокруг учредительных решений республики: интеграции в Запад, вопроса о разделении Германии, представительной демократии как формы правления, перевооружения, социальной рыночной экономики и основ социальной политики. Теперь же, когда граждане все больше воспринимали ФРГ как нечто независимое, постоянное, явно превосходящее представления о демократии канцлера Аденауэра, условия, лежащие в основе этих решений, подверглись критическому анализу – например, закрепленная государством концепция демократии, ориентация на устаревший моральный кодекс, авторитарный контроль над гражданами; и это уже не на привычных фронтах дебатов времен основания, а прежде всего в противостоянии между государством и интеллектуалами.

Особенно ясно это стало в отношениях между правительством и прессой. В 1950‑х годах правительство Аденауэра создало систему эффективного контроля над СМИ, которая позволяла независимые репортажи лишь в ограниченной мере. По словам медиаисторика Кристины фон Ходенберг, для журналистов негласное соглашение с правительством означало «одобрение широкой линии правительственной политики, ориентацию политических репортажей на образованную аудиторию, терпимость к националистическим и антикоммунистическим тонам и по возможности избегание щекотливого вопроса о нацистском прошлом»[19].