История Германии в ХХ веке. Том II

Однако теперь традиционные формы и содержание образования также подвергались критике, касалось ли это школьных наказаний и военизированных уроков физкультуры, консервативного отечественного литературного канона или гневного неприятия современной массовой культуры публицистами и ответственными за охрану прав молодежи. Озабоченность тем, что молодежь развращается кино и эстрадой, о чем теперь можно было прочитать в педагогических журналах, проистекала из «идей прошлого века» и служила не защите молодежи, а необходимости защиты взрослых[31]. «Теперь пришел раз и навсегда конец светловолосым и голубоглазым идолам, читай – Хорсту Весселю и „Квексу из гитлерюгенда“. <…> Отсталые идеологии, националистические обиды и другие довольно сомнительные предложения способны вызвать у молодых людей на улице лишь улыбку сострадания»[32]. Аналогичным образом, каталоги «аморального поведения» подвергались тщательному изучению, особенно в области сексуальной морали. «Взгляды на сексуальность и регулирование рождаемости коренным образом изменились в этом столетии», – писал известный франкфуртский адвокат по уголовным делам Фриц Бауэр. «Современное индустриальное общество выдвигает новые нормы поведения, которые существенно отличаются от буржуазного морального порядка рубежа веков. Для широких слоев населения это привело к возникновению противоречий между динамично развивающимися сексуальными и моральными принципами поведения и статичной, основанной на традициях правовой системой, что вызвало неоднократные призывы к реформе уголовного права, в частности в этой области». Поэтому нынешний моральный уголовный закон должен быть радикально ограничен: «Уголовное право не карает за грехи; светский суд не предвосхищает Страшный суд. Государственное право должно ограничиваться защитой элементарных правовых благ»[33]. Возражения и сомнения сопровождали традиционные концепции государства и общества, образования, морали и этики уже в начале 1950‑х годов, но только в конце десятилетия они переросли в критику оснований. Пронзительные предупреждения о культурных побочных эффектах разнузданного модерна пока что не отвечали реальному опыту людей в западногерманском обществе, тем более что часто упоминаемые симптомы вырождения и запустения так и не проявились. Политическая стабильность, экономическое процветание и возможности для социального развития с начала 1950‑х годов не только повысили одобрение политической системы ФРГ, но и уменьшили страхи перед современным массовым обществом, а безопасность в обращении с ним стала настолько явной, что индивиды все меньше нуждались в защитной броне, которую обеспечивали антимодернистские критические моральные постулаты.

Это не было исключительно германским явлением, а тенденцией, свойственной всем странам капиталистического Запада, пусть и с существенными различиями[34]. То, что социальные и культурные потрясения, вызванные промышленными переменами на рубеже веков, меньше чем через сорок лет успокоились, что образ жизни, соответствующий новым условиям жизни, постепенно приобрел более твердую и стабильную форму, в то же время неся новые нормы, уже наблюдалось в США в течение 1940‑х годов[35]. Однако в Западной Европе, и особенно в Германии, эта стабилизация была вновь отложена и отсрочена войной и периодом послевоенного восстановления. Только когда после Парижских договоров и третьих выборов в бундестаг утвердилась политическая форма республики, фаза экономической реконструкции была в основном завершена, а ликвидация массовой бедности с динамизацией пенсионного обеспечения достигла явных успехов, фундаментальные принципы рубежа веков утратили свое компенсаторное и стабилизирующее значение.

Конечно, интеллектуальных критиков, которые имели множество каналов высказывания, встречали отнюдь не только с одобрением. И даже рассуждения о том, какие еще концепции следует противопоставить традиционному порядку, долгое время оставались туманными. Отсутствовал опыт социального участия, демократизации процедур, либеральной образовательной практики и сексуальной морали. Традиционные ориентации и критические альтернативные концепции часто развивались параллельно и сталкивались в течение многих лет. Таким образом, 1960‑е годы в целом предстают фазой перехода. Лишь после долгих споров появились новые консенсусные элементы социального порядка и культурной практики.

ПРЕОДОЛЕНИЕ ПРОШЛОГО

В центре «критики эпохи» (Zeitkritik) первой половины 1960‑х годов находилось нацистское прошлое. После десяти лет относительного молчания она превратилась в главный вызов, стоящий перед государством и обществом, и, как внутри страны, так и за ее пределами, стала самым важным критерием серьезности и надежности демократического развития в Западной Германии.