История Германии в ХХ веке. Том II

Без сомнения, конституционно-правовое регулирование чрезвычайного положения представляло собой политическое минное поле – не только потому, что германское государственное право находилось под сильным влиянием постулата Карла Шмитта, что «суверенный правитель – это тот, кто принимает решение о чрезвычайном положении»[18]. Более того, первый проект, представленный министром внутренних дел Шрёдером в 1960 году, также именно в этом смысле понимал чрезвычайное положение, как «час исполнительной власти» и предусматривал на такой случай широкое отчуждение у парламента полномочий, размещение бундесвера на территории страны по указанию правительства и запрет на забастовки. Развитые в нем представления были очевидным результатом концепции авторитарной демократии и все еще несли явные следы статьи 48 Веймарской конституции. Это быстро навеяло воспоминания о «Законе о предоставлении чрезвычайных полномочий правительству» 1933 года, тем более что дело журнала «Шпигель» подорвало доверие к демократической стабильности правительства. Когда и второй проект 1962 года не развеял этого недоверия, а СДПГ продемонстрировала, что в принципе не возражает против такого проекта, дискуссия о чрезвычайной конституции превратилась в центральное поле политического конфликта 1960‑х годов, где, как отмечает Ханс Гюнтер Хокертс, к весне 1968 года «наконец была осуществлена широкая общественная дискуссия о конституции, которая фактически не состоялась в то время, когда Основной закон принимался под опекой западных держав»[19].

Критики с разных сторон объединились против чрезвычайных законов: интеллектуалы и писатели, которые смогли усилить свое влияние через леволиберальные СМИ, были в первую очередь озабочены разницей между постулатом демократии и ее реальностью, проводя поразительные параллели с поздним периодом Веймарской республики. Профсоюзы также были одними из самых первых противников чрезвычайных законов. Левый профсоюз компании «ИГ Металл», в частности, решительно выступил против планируемого ограничения основных прав и приостановки права на забастовку в случае чрезвычайной ситуации. Когда представители работодателей постулировали прямую связь между забастовкой и чрезвычайным положением, Объединение немецких профсоюзов открыто пригрозило всеобщей забастовкой: «В случае угрозы основным демократическим правам или независимому профсоюзному движению задача Объединения – призвать к всеобщей забастовке»[20]. Эта угроза придала дебатам о законах о чрезвычайном положении экзистенциальную остроту и значимость, которые никогда не были бы достигнуты только заявлениями критически настроенных интеллектуалов.

Наряду с профсоюзами к протестному движению присоединились группы ортодоксальных «левых» в СДПГ и запрещенной Коммунистической партии Германии. Многие из них «перезимовали» с движением «Пасхальный марш», возникшим в результате кампании против ядерного вооружения, и в некоторых случаях находились в тесном контакте с властями ГДР. Здесь, как и везде, СЕПГ искала пути влияния на политические силы в ФРГ путем финансирования отдельных групп или журналов – не без определенного успеха, но в конечном итоге без существенного влияния на зарождающееся протестное движение в целом[21].

С образованием Большой коалиции движение против чрезвычайного положения превратилось во «внепарламентскую оппозицию» – реакция на практически полное отсутствие внутренней парламентской оппозиции. Это ознаменовало новый этап в общественном протестном движении, которое теперь все больше перемещалось в центр внутренних политических споров, тем более что здесь возник союз между леволиберальной оппозицией, профсоюзами и более радикальными студенческими группами.