История Германии в ХХ веке. Том II

Эта теоретическая конструкция предлагала находящимся под влиянием политики студентам правдоподобное объяснение их собственного положения, а также ситуации в ФРГ и западном мире в целом. Подчеркивая связь между капитализмом и фашизмом, это связывало анализ настоящего с объяснением нацистской диктатуры. Это подтверждало широко распространенную неприязнь к диктатурам в Восточной Европе и ставило под сомнение претензии советского марксизма на марксистскую теорию. Это также усиливало направленность антиавторитарного студенческого движения на личность и индивидуальные страдания и подтверждало его претензии на то, чтобы быть частью всемирного движения против авторитарных и недемократических условий, будь то на частном, университетском, национальном или международном уровне. Стремление к научным системам, определениям и формулам, особенно к оживлению марксизма, распространившееся среди протестующих студентов, также проистекало из необходимости консолидировать и узаконить все еще рассеянное, но интенсивное ощущение мира и жизни, и потребности в радикальности. Потребность в теории нашла здесь широкое поле деятельности.

Вместе с протестными движениями в США и большинстве других западных стран, протестующие студенты Западной Германии разделяли обязательства перед народами третьего мира и освободительными движениями в колонизированных странах. Однако в Великобритании, Франции и Нидерландах это было связано с конфронтацией с собственным колониальным прошлым и постколониальным настоящим. Молодые послевоенные европейцы, писал французский интеллектуал Паскаль Брюкнер, выросли с подозрением, что «в самой сути нашего мира и есть главное злодеяние» – колониализм[24]. Тем острее была критика вновь возникших диктатур в бывших колониях, которые теперь опять порабощали свое население с помощью западных держав или Советского Союза. В ФРГ такой непосредственной отсылки не было. Сочувствие к «развивающимся странам» и протест против новых правителей базировались больше на моральной позиции, основанной на правах человека, и меньше на собственном историческом участии в истории преступлений колониализма – которые действительно существовали, но мало обсуждались в то время. Но не случайно демонстрация протеста против конголезского диктатора Чомбе, посетившего Западную Германию в 1964 году, стала одним из первых проявлений антиавторитарного студенческого протеста – «рождением нашей культурной революции», как позже объяснил Дучке[25].

Однако и здесь, прежде всего, война во Вьетнаме дала толчок широкому протестному движению. Не последнюю роль в этом сыграло широкое освещение событий во Вьетнаме по телевидению: телезрители всего мира могли следить за операциями американской армии, разрушением деревень и бомбардировками целых регионов, в то время как, безусловно, не менее жестокие действия Вьетконга и северо-вьетнамской армии не вызывали сопоставимых эмоций. Однако среди населения Западной Германии демонстрации против военных действий США во Вьетнаме были в основном встречены с непониманием, и это было особенно заметно в Берлине. Здесь послевоенный период и воздушный мост были еще свежи в памяти людей, а жизненно важное значение защиты со стороны американцев ощущалось каждый день. Когда в феврале 1966 года во время демонстрации, в которой участвовало 2500 человек, в берлинский «Американский дом» полетели яйца, возмущение было, как следствие, огромным. Именно, прежде всего, бульварная пресса полемизировала против протестующих студентов во все более резких выражениях. В то время как здесь американцев чествовали как освободителей от национал-социализма и защитников от коммунизма, студенты ополчились против тех американцев, которые вели неоправданную, постоянно расширяющуюся войну в Юго-Восточной Азии. Эти два мировоззрения вряд ли были совместимы.

Несмотря на все сходства между западногерманским и международным протестными движениями, особенно американским, обращение к нацистскому прошлому германского общества принципиально отличало развитие событий в ФРГ от развития во всех других странах. И здесь студенческое протестное движение не создало никаких новых подходов, а скорее усилило и радикализировало растущую критику «нерешенного прошлого», которая развивалась с начала 1960‑х годов. Но поколение, родившееся в 1940‑х годах, которое сейчас вышло на сцену, было первым, не имевшим воспоминаний о войне и национал-социализме, в то время как «скептическое поколение», родившееся около 1930 года, пережило ужасы последних лет войны, по крайней мере в качестве «помощников зенитчиков». Это послужило разрывом в опыте и заставило более молодых, так называемых «людей шестьдесят восьмого года», уступить место рассмотрению и пониманию ситуации поколения своих родителей. Они выросли в атмосфере неловкого молчания, в которой о совершенных преступлениях в искалеченных биографиях родителей или в сообщениях о внезапном появлении бывших национал-социалистов в ФРГ скорее намекалось, чем говорилось в открытую.