В этом отношении постоянный возврат к нацистскому прошлому был убедителен и, конечно, неизбежен. Однако в ходе этих дебатов он тоже был опошлен и использовался в качестве шифра почти для всех критикуемых элементов западногерманского настоящего: авторитарные структуры, недемократические процедуры и репрессивные методы воспитания понимались в обобщенном виде как свидетельство продолжающихся традиций «фашизма» и, таким образом, в определенной степени необратимо делегитимировались – даже если такие и подобные явления имели место и в других странах, не переживших национал-социалистического правления. Таким образом, разница между демократическим конституционным государством ФРГ и нацистской диктатурой преуменьшалась. Более того, такая аргументация отодвигала исторический национал-социализм на задний план и сводила массовые преступления национал-социалистов, особенно убийства европейских евреев, к второстепенному, случайному элементу «фашизма».
Можно обозначить это как «второе замещение», вариант поиска дистанции от унаследованной истории. Но это поколение переняло от своих предшественников историческое бремя, которое должно было одолеть его при любых обстоятельствах. Несмотря на все пертурбации и повороты, отношение к преступлениям нацистской истории оставалось отправной точкой западногерманского протестного движения – и, вероятно, также важнейшей причиной его чрезмерной радикализации.
Развитие от возникновения нового оппозиционного движения до распада «новых левых» происходило с начала 1960‑х до конца 1970‑х годов. Как мы видели, примерно к 1965 году создались различные центры либеральной и левой оппозиции, которые переросли в более широкое движение в ходе кампании против законов о чрезвычайном положении и протестов против войны во Вьетнаме. С начала 1966 года по лето 1967 года различные оппозиционные группы сформировали внепарламентскую оппозицию, но это не сопровождалось единой программой. Несмотря на то что СДПГ впервые участвовала в федеральном правительстве, Большая коалиция все чаще подвергалась принципиальной критике, направленность и острота которой сильно варьировалась от группы к группе и от региона к региону. Самой радикальной группой был Социалистический союз немецких студентов в Берлине, Франкфурте и нескольких других университетских городах, порвавший со своими левыми социал-демократическими корнями и проводивший радикальную антиавторитарную линию. Проводимые с фантазией акции, часто больше похожие на хеппенинги, а не на политические демонстрации, вскоре сделали берлинские группы известными на всю страну: например, «пудинговое покушение» на американского вице-президента Хамфри, которое в репортажах некоторых западногерманских газет превратилось в опасное нападение с использованием неизвестных химических веществ. Ироничные и саркастические лозунги на демонстрациях, подчеркнутые отказы от повиновения, например, в суде – такие формы провокации были призваны спровоцировать государственную власть и общество на необдуманные и преувеличенные реакции и «разоблачить» репрессивное ядро общества за либеральным фасадом, что достаточно часто удавалось. Ведь уровень отвращения и враждебности по отношению к протестующим студентам, который проявился у части политиков, общественности и администрации на этом этапе, был действительно значительным. Особенно в бульварных СМИ, в первую очередь издательства «Шпрингер», возмущение против нарушителей спокойствия вскоре приняло яростные формы – и дало студентам ощущение политической значимости, которое не имело под собой никаких реальных оснований.
В то же время, однако, бунтующие студенты продолжали пользоваться симпатией и поддержкой либерального «истеблишмента» и особенно леволиберальных ведущих СМИ, которые иногда критиковали поведение и методы студентов, но не скрывали, что считают их основные проблемы обоснованными или, по крайней мере, достойными обсуждения. Ощущение, что студенты привлекают внимание к реально существующим политическим и социальным проблемам, а также моральным противоречиям в ФРГ и западном мире, было довольно распространенным[32]
.