История Германии в ХХ веке. Том II

Однако в начале 1960‑х годов, будучи подростками, они узнали о первых крупных просветительских кампаниях, таких как дебаты по судебному процессу над Эйхманом в Иерусалиме или по франкфуртскому процессу над персоналом концлагеря Аушвиц, и на многих из них это оказало глубокое влияние. Немыслимые масштабы преступлений и собственная временная и биографическая близость к ним вызывали отвращение и возмущение: «Все, что осталось здесь, – это чувство оцепенения, ужаса и стыда, которое делало невозможным любое живое сопереживание», – сформулировал Герд Кёнен, один из активистов протестного движения того времени. «Все это было, хотели мы того или нет, нашей историей. Это означало потерю детского доверия к обществу, из которого мы родом и в котором выросли», оставляло после себя неразрывную смесь вины и гнева, а также «потребность в дистанцировании и переосмыслении»[26].

Когда Ханна Арендт после беседы с немецкими студентами в 1961 году предположила, что они не могут «говорить со своими отцами, потому что знают, как глубоко те были вовлечены в нацизм», это верно лишь отчасти – потому что на самом деле они не знали. То немногое, что они действительно узнали, было в основном фрагментами без указания места и имени, как о преступниках, так и о жертвах, кроме того, в публичных обсуждениях всегда упоминались несколько фигурантов, таких как Глобке, Оберлендер или Кизингер. Насколько глубоко массовые преступления нацистского режима проникли в германское общество и сколько высокопоставленных национал-социалистов фактически пережили возрождение в Западной Германии после 1945 года, не было публично известно даже в общих чертах. Если бы уже в 1966 году стало известно, что, например, подразделения убийц из нацистской полиции почти полностью вернулись на службу в полицию ФРГ или что стратеги Главного имперского управления безопасности занимают приличные позиции в экономике, в Федеральном ведомстве уголовной полиции или в Федеральной разведывательной службе, протесты, вероятно, приняли бы еще больший размах[27].

Эта ситуация, состоящая из подозрительности и желания дистанцироваться, однако, характеризовала отношения между поколениями в той мере, в какой энергичного, уверенного в себе оправдания не следовало ожидать от отцов. В январе 1966 года ректор Свободного университета Берлина ответил своим студентам, задавшим вопрос о нацистском прошлом некоторых профессоров, что им следует воздержаться от «морализаторства <…> от рассмотрения дисциплин и людей в аспекте вины и невиновности и от навешивания на них ярлыков»[28]. Однако энергичного, аргументированного опровержения инсинуаций о нацистском прошлом не последовало, именно потому, что правда выходила далеко за рамки того, что студенты могли только предполагать.

Ссылка на нацистское прошлое с самого начала характеризовала действия западногерманского протестного движения. Не только студенты проводили сравнения с «Законом о чрезвычайных полномочиях» 1933 года, например в случае с законами о чрезвычайном положении. Журналисты и профессора также указывали на подобные параллели, и в 1965 году 211 профессоров, включая Карла Дитриха Брахера, автора новаторских исследований о Веймарской республике и Третьем рейхе, подписали обращение, в котором сформулировали: «Законы о чрезвычайно положении – мы уже видели это раньше – это смерть демократии. Они являются ей, даже если они принимаются и применяются во имя демократии»[29]. Два года спустя в обращении Попечительского совета «Чрезвычайное положение демократий» говорилось еще более определенно: «Чрезвычайные указы подготовили путь для Гитлера. Сейчас правительство снова призывает к принятию чрезвычайных законов <…> Сила исполнительной власти становится чрезмерной. <…> Это больше не контроль народа, это больше не демократия. Всякий раз, когда права народа ограничиваются, война и диктатура становятся ближе. На этот раз будьте осторожны!»[30] Эта непосредственная параллель между фазой захвата власти нацистами и западногерманским настоящим середины 1960‑х годов была еще более усилена и актуализирована подъемом неонационал-социалистической НДПГ в те годы. Эта партия, возглавляемая преимущественно бывшими нацистскими кадрами из низов, обращалась, прежде всего, к тем слоям населения, которые были особенно затронуты или, по крайней мере, обеспокоены рецессией и усилением динамики модернизации. Тот факт, что в 1966–1968 годах она смогла пройти в семь земельных парламентов и даже получила 9,8 процента в Баден-Вюртемберге, также следует понимать как ответное движение против внепарламентской оппозиции и левого политического течения. Напротив, протестующие студенты рассматривали подъем НДПГ как еще одно подтверждение их предупреждений о возвращении национал-социализма[31].