История Германии в ХХ веке. Том II

Споры вокруг атомной энергетики, которые продолжались с неизменной силой до конца 1990‑х годов и достигли определенного завершения только с «уходом» ФРГ от атомной энергетики после аварии в японской Фукусиме в 2011 году, велись почти на манихейском фронте – войны за веру, которая явно касалась большего, чем проблема производства энергии. Писатель Ханс Кристоф Бух отметил в своем «Горлебенском дневнике» 12 января 1977 года, что он, как и многие другие демонстранты, не знал, что такое на самом деле завод по переработке ядерного топлива, «только то, что это нечто ужасное, в тысячу раз хуже любой атомной электростанции, все это знают». Он считал, что сторонники ядерной энергии виновны во всем наихудшем, что только можно себе представить, и связь с нацистским государством не была исключением: «Терминология – хранилище, утилизация и т. д. – напоминает окончательное решение еврейского вопроса». С другой стороны, молодые полицейские сообщили, что перед миссией в Горлебене им показали фильм о столкновениях в Гронде, «чтобы они были готовы к предстоящим столкновениям»[42].

Сторонники ядерной энергии, включая не только энергетическую промышленность, но и профсоюзы и не в последнюю очередь федерального канцлера Шмидта, увидели в протестах атаку радикальных левых на основы промышленного прогресса и, таким образом, на аксиому западногерманского процветания. Ойген Лодерер, председатель профсоюза «ИГ Металл», обвинил критиков атомной энергетики в том, что они «почти фанатично блокируют жизненно важные разработки, если они ставят под угрозу рабочие места и наши материальные условия жизни»[43]. Противники атомной энергетики, со своей стороны, рассматривали строительство АЭС как попытку реализации «ядерного государства» наряду с максимизацией прибыли, даже ценой смертельного риска для населения. Согласно книге Роберта Юнга, это было связано с опасением, что государству придется перейти к всеобъемлющей системе наблюдения, чтобы иметь возможность контролировать опасность ядерной энергетики. Незаконная прослушка Клауса Траубе, одного из ведущих менеджеров атомной промышленности, который также участвовал в разработке «быстрого реактора-размножителя» в Калькаре, казалось, убедительно доказывала это. Контакты Траубе с некоторыми левыми интеллектуалами привели к обвинениям (надуманным) в том, что он контактировал с Фракцией Красной армии (РАФ). Возникший скандал привел к отставке министра внутренних дел Майхофера в 1977 году, а также показал уровень истерической подозрительности, которая характеризовала внутриполитическую ситуацию в ФРГ в те годы[44].

Однако в конце десятилетия фронты ослабли. В правительстве и особенно среди части СДПГ возникли явные сомнения относительно будущего атомной энергетики. Соображения об энергосбережении или «альтернативных» видах энергии теперь приобретали все большее значение, но без быстрого внедрения. С другой стороны, антикапиталистическая направленность антиядерного движения потеряла привлекательность, поскольку атомные электростанции строились и в социалистических странах. Критика вредного воздействия индустриальных обществ – как западных, так и восточных – на природу и окружающую среду, однако, была несовместима с классической левой идеологией. Это стало началом процесса трансформации политических левых в межкампанейское экологическое движение, который проявился и ускорился с основанием Партии зеленых в начале 1980 года.

Это стало еще более очевидным в «альтернативной среде», которая частично совпадала с антиядерным движением. Как и большинство описанных здесь движений, это последовало за предшественниками и образцами в США. Там, после окончания американского протестного движения, возникло множество самоорганизованных, децентрализованных групп, которые видели свою перспективу скорее в изменении собственного образа жизни, чем в попытках оказать прямое влияние на большую политику. В этой среде радикального феминизма, объединений представителей этнических меньшинств, гомосексуалов, раннего экологического движения и ориентированных на самореализацию гедонистов-дауншифтеров возникла альтернативная социально-культурная среда, которая сыграла первопроходческую роль в тестировании других, таких же «альтернативных» стилей жизни, особенно в университетских городах. Было очевидно, что сферы активности этих групп больше не соответствовали проблемам и фронтам классического индустриального общества. Белый рабочий класс почти не играл никакой роли в этих новообразованных движениях; его социальные требования часто были более противоположны желаниям нового движения, которое собиралось преимущественно из рядов буржуазии образования и ассоциировало промышленность не с рабочими местами и процветанием, а с разрушением природы и рисками для здоровья. В этой перспективе дихотомии общества заключались не в противоречии капитала и труда, а в противоречии общества большинства и гетерогенных меньшинств и в конечном счете общества и личности[45].