Это была очень практическая демонстрация структурных изменений: рабочие места для неквалифицированных и малоквалифицированных рабочих на крупных заводах, которые характеризовали низшие сегменты рынка труда в предыдущие десятилетия, были переведены за границу или исчезли совсем. Они все чаще заменялись «нестабильными» трудовыми отношениями, которые действовали лишь в течение короткого периода времени и предполагали оплату труда ниже тарифной и зачастую более низкое социальное обеспечение. Это не обязательно означало реальное социальное ухудшение: даже неквалифицированные рабочие на заводах или полуквалифицированные помощники в строительной промышленности не зарабатывали больше, чем было абсолютно необходимо для жизни в 1950‑х и 1960‑х годах. Но для значительной части рабочих в течение десятилетий было характерно сознание того, что постигшая их участь не индивидуальная, а судьба социального класса. Это уже не относится к индивидуализированным работникам, занятым на временной работе или неполный рабочий день. «Пролетариат» превратился в «прекариат», а причины обнищания и социальных лишений понимались уже не как выражение классовой структуры общества, а как следствие индивидуальной судьбы или неудач[9]
.Профсоюзам было трудно противостоять таким тенденциям. С начала усиленных структурных изменений их членство и политическое влияние значительно снизились. В условиях высокого уровня безработицы их также все чаще обвиняли в том, что их выступления за повышение заработной платы и улучшение условий труда служат лишь интересам «владельцев рабочих мест». Поэтому профсоюзы, прежде всего Профсоюз работников металлургической промышленности (IG Metall) и Профсоюз работников полиграфической и бумажной промышленности (IG Druck und Papier), все больше концентрировались на требовании введения 35-часовой недели, которое уже поднималось в конце 1970‑х годов. Сокращение рабочего времени должно было распределить работу между большим количеством людей и увеличить число работников, что можно было бы компенсировать меньшим ростом заработной платы, а в итоге концепция сводилась к меньшей оплате труда для большего числа работников. Профсоюзы также добились выполнения некоторых из этих требований после долгих и тяжелых производственных споров, и рабочее время в итоге было сокращено до 38,5 часа.
Однако эффект от обеих мер, гибкости и сокращения рабочего времени, оказалось трудно измерить. В любом случае количество безработных не уменьшилось. Другие меры были более эффективными, хотя они способствовали не столько увеличению числа занятых, сколько сокращению числа зарегистрированных безработных. К ним относятся «схемы создания рабочих мест» (Arbeitsbeschaffungsmaßnahmen) – финансируемые государством временные рабочие места на частных и государственных предприятиях. В положительном случае временно нанятые лица через некоторое время должны были быть приняты на постоянную работу в качестве обычных работников. Однако это осталось исключением; эффект от этих мер на рынке труда был невелик. Еще шире использовался инструмент досрочного выхода на пенсию: пожилые работники, ставшие безработными, получали надбавку к пособию по безработице до тех пор, пока после достижения пенсионного возраста их не принимали к себе пенсионные фонды. С фискальной точки зрения, это был просто переход от одного отдела социальных пособий к другому, но те, кто таким образом был исключен из списка, отныне не считались безработными, и большинство пострадавших также приветствовали это решение. В последующие годы «ранний пенсионер», которому было около 50 лет и который обычно был физически здоров, стал широко распространенным социальным типом в бывших угольных и сталелитейных регионах, как и «работник по схеме создания рабочих мест», который годами переходил с одной временной работы на другую[10]
.