Однако в основе реформы лежала модель семьи, которая явно контрастировала с реальностью, существовавшей в то время. Эти меры были направлены на то, чтобы облегчить матерям финансовую концентрацию на рождении и воспитании ребенка и избежать или, по крайней мере, уменьшить неблагоприятные условия в их трудовой жизни. Они не ставили перед собой цель сделать возможным одновременное получение оплачиваемой работы и материнство. Это потребовало бы огромных инвестиций в детские сады и центры дневного ухода, а также было бы несовместимо с убеждениями семейной политики ХДС/ХСС. Предложение министра по делам семьи Лер о создании мест в детских садах для двухлетних детей вызвало здесь бурю негодования, как и требование СвДП о налоговых льготах на помощь по уходу за детьми. По их словам, нельзя платить горничной за жену работающего дантиста и нельзя поощрять мать «рожать двухлетнего ребенка раньше времени». Воспитание маленьких детей и работа женщины в идеале должны идти друг за другом, а не одновременно. Таким образом, семейная социальная политика закрепила модель традиционной семьи, в которой мужчина является кормильцем, а женщина – матерью[14]
.Вторым новшеством социальной политики этих лет стало введение независимого обязательного страхования долгосрочного ухода, также ставшее ответом на демографические изменения. Однако во всех остальных областях оказалось, что реальные изменения в направлении развития социальной системы вряд ли возможны из‑за множества конфликтующих интересов. С одной стороны, это вызывало сожаление, поскольку важные шаги по реформированию, например в системе здравоохранения, где резко возросли расходы, можно было осуществить только с большим сопротивлением. Даже широко анонсированная пенсионная реформа ограничилась индивидуальными изменениями и накоплениями. С другой стороны, анализ сопоставимых социальных систем в других странах показал, что за частичную или далеко идущую приватизацию пенсионной системы по старости, например, приходится платить не только сокращением пособий, но и порой резким социальным неравенством. Другая альтернатива – переход к пенсиям, финансируемым за счет налогов, как в Великобритании, – не предусматривала бы градации пенсий в зависимости от уплаченных взносов (и, соответственно, полученного дохода), а создала бы стандартную базовую пенсию, к которой также необходимо было бы добавить частное страхование. Решение придерживаться прежней системы в принципе и вносить коррективы там, где это необходимо, было выражением зависимости от пути социальной политики, то есть невозможности существенно отклониться от однажды выбранного пути. С другой стороны, несмотря на значительное бремя, западногерманская социальная система впоследствии оказалась более эффективной и значительно более прочной, чем предсказывали ее критики[15]
.Наконец, отмена субсидий. Даже сам термин не совсем ясен, поскольку под ним можно понимать как налоговые льготы для многодетных семей, так и субсидии для разоряющихся государственных предприятий. Однако, по сути, вопрос заключался в том, в какой степени на структурные изменения должны влиять государственные меры. Ярким примером этого был так называемый «угольный пенни», почти десятипроцентная надбавка к ценам на электроэнергию, которая взималась с 1974 года для субсидирования долгое время нерентабельной добычи угля в Рурской области и Сааре. С аргументом о необходимости создания «национального энергетического резерва» добыча каменного угля в Западной Германии не была прекращена, как это давно было очевидно с экономической точки зрения, а искусственно поддерживалась. Однако на самом деле главной целью было значительно замедлить процесс сокращения рабочей силы. Нечто подобное уже практиковалось в европейском сельском хозяйстве с начала 1960‑х годов, политически желаемое сохранение которого стало возможным благодаря значительным субсидиям Европейского сообщества[16]
. С конца 1970‑х годов в аналогичной ситуации оказались европейские сталелитейные компании, судостроительные верфи и многие компании, занимающиеся поставками продукции угольной промышленности. Мировой экономический кризис привел к значительному снижению мирового производства стали (1979: 746,4 миллиона тонн, 1982: 645 миллионов тонн), на рынок вышли новые производители в Японии и Китае, и даже бывшие «развивающиеся страны», такие как Бразилия или Индия, теперь поставляли сталь на мировой рынок. Европейские металлургические компании столкнулись с масштабной ценовой конкуренцией во всем мире, что вынудило их сократить избыточные производственные мощности и резко рационализировать производство. В ФРГ кризис стал неожиданностью, поскольку еще в 1974 году почти 500 тысяч человек были заняты в сталелитейной промышленности, которая производила 53 миллиона тонн нерафинированной стали и обеспечивала самые высокие прибыли в отрасли со времен войны[17].