Таким образом, спустя всего три года после падения коммунистических режимов в Восточно-Центральной Европе Европейский совет принял решение начать переговоры о приеме в Европейское сообщества со странами Восточно-Центральной Европы, как только они выполнят предварительные условия. В 1995 году Австрия, Финляндия и Швеция, три экономически сильные западные страны, нейтральный статус которых не позволял им вступить в Европейское сообщество до 1990 года, стали его членами. Уже в 1997 году начались переговоры о вступлении с Венгрией, Польшей, Чешской Республикой, Словакией и Эстонией – тем самым подчеркивался прежде всего политический характер европейской интеграции. На самом деле, альтернатив этому было немного, хотя вопрос о скорости этого процесса обсуждался довольно противоречиво. Но без такой перспективы, учитывая десятилетия диктатуры в этих странах, внутриполитические конфликты обострились бы еще больше, чем это уже было. Кроме того, без расширения Европейского сообщества на восток сохраняющиеся экономические различия между Востоком и Западом привели бы к новому разделению континента с неопределенным исходом.
С другой стороны, запланированное расширение еще больше увеличило разрыв между самыми богатыми и самыми бедными странами сообщества, и можно было предвидеть, что устойчивое улучшение условий жизни в бывших коммунистических странах может произойти только при долгосрочной экономической и финансовой помощи со стороны более богатых членов. Однако это привело бы к потере благосостояния в богатых странах, и неясно, можно ли найти большинство за это в отдельных странах в долгосрочной перспективе.
Кроме того, структуры Европейского сообщества когда-то были созданы для группы из шести стран. Его расширение до десяти, пятнадцати или даже двадцати стран требовало совершенно иных институтов и процессов принятия решений. И как такое расширение состава должно было сочетаться со все более громкими требованиями большей демократии и прозрачности?
В той мере, в какой эти вопросы начали формироваться в 1990‑х годах, почти очевидная до этого ориентация на постоянное усиление европейской интеграции была поставлена под сомнение без появления чего-то похожего на европейскую публичную сферу. Скорее, дебаты о процессе европейского объединения проходили в основном в национальных рамках, в то время как общеевропейские взгляды, как правило, представляла Брюссельская комиссия. Это противоречие усилилось и предвещало конец Европы как элитарного проекта.
Отсутствие европейской публичной сферы было особенно заметно в связи со вторым аспектом процесса европейского объединения – «углублением», которое означало интенсификацию как экономической, так и политической интеграции. Чуть более чем через год после объединения Германии, 12 декабря 1991 года, Европейское сообщество, переименованное теперь в Европейский союз, достигло самого важного и судьбоносного соглашения с момента своего основания в марте 1957 года: был подписан Маастрихтский договор, включавший пункты о создании валютного союза и выходивший далеко за рамки всего, что было достигнуто на европейской общей территории до этого момента. Государства – члены Европейского союза, заявил канцлер Коль в бундестаге после конференции, теперь «связаны друг с другом на будущее таким образом, что невозможно отделиться или вернуться к прежнему мышлению в категориях национальных государств со всеми его ужасными последствиями»[66]
.