История Германии в ХХ веке. Том II

То, что германская сторона была готова пойти на такие уступки по своим первоначальным требованиям, не в последнюю очередь объяснялось тем, что теперь, сразу после распада советской империи, она увидела, возможно, исторически уникальную возможность решительно продвинуть или даже «завершить» процесс объединения Европы. Именно канцлер Коль неоднократно говорил об открывшейся исторической возможности и призывал к тому, чтобы процесс объединения Европы, включая экономический и валютный союз, быстро стал «необратимым». Здесь прослеживается безошибочная параллель с развитием событий, связанных с объединением Германии: Коль всегда подчеркивал, что процесс объединения Германии необходимо ускорить, потому что «окно единства» может быстро закрыться, например если в Советском Союзе падет Горбачев. По этой причине критические возражения германских экономистов не могли быть приняты, и ожидаемое бремя от германского экономического и валютного союза пришлось принять. Эта аргументация была подхвачена в европейском контексте: такая возможность вновь откроется нескоро, поэтому ею нужно воспользоваться, даже если не все цели будут достигнуты. «Если Маастрихт не будет успешным, – предупредил Коль перед началом конференции, – пройдет не одно поколение, прежде чем у нас появится сопоставимая возможность»[70].

Это отразилось и на сроках. Первоначально третий этап валютного союза, то есть начало практического введения единой валюты, должен был начаться только тогда, когда большинство стран-участников действительно выполнят критерии конвергенции. Это оставило бы открытым вопрос о том, когда будет введена единая валюта и будет ли она введена вообще. Однако, по настоянию Италии и Франции, было решено, что решение о том, выполнены ли условия для вступления в третий этап, должно быть принято не позднее 31 декабря 1996 года. Если к концу 1997 года не будет установлена другая дата, то третий этап должен был начаться автоматически 1 января 1999 года независимо от того, сколько государств соответствовало критериям конвергенции и могло участвовать в валютном союзе. Благодаря этой решимости проект приобрел значительную конкретизацию и обязательную силу, и почти была достигнута ожидаемая «необратимость». С другой стороны, был создан автоматизм, который сделал провал валютного союза практически невозможным, даже если не все предварительные условия были выполнены.

За исключением ПДС, все партии, представленные в бундестаге, одобрили Маастрихтский договор. Снова и снова указывалось на экономические преимущества валютного союза, особенно для германского экспорта, который составляет почти треть национального продукта Германии и почти шестьдесят процентов которого продается в Европе. Также часто подчеркивалось облегчение, которое это будет означать для экономики и потребителей, если вскоре в Европе будет только одна валюта. Потребительские ассоциации подсчитали, что турист, отправившийся в путешествие по всем столицам Европейского сообщества с 50 тысячами бельгийских франков в кармане, в конце путешествия будет иметь только 25 241 франк, не потратив ни одного франка на покупки. Остальное будет потеряно только за счет обменных курсов и комиссионных[71].

Но прежде всего, Европейский союз рассматривался в Германии как политический проект, который гарантирует прочный и стабильный мир в Европе, преодоление национализма и смягчение опасений соседей по поводу слишком сильной Германии. В бундестаге представитель парламентской группы СДПГ Ингрид Маттеус-Майер начала свой ответ на заявление Коля о Маастрихтском договоре от 13 декабря 1991 года словами: «Ровно 75 лет назад отгремело сражение на реке Сомме, на севере Франции. С 24 июня там погибло более миллиона солдат – более 614 тысяч на стороне англичан и французов, более 420 тысяч немцев. Тот факт, что подобная катастрофа между британцами, французами и немцами сегодня немыслима, является самым важным результатом объединения Европы. Мы все благодарны за то, что эти прорехи прошлого между нашими народами были заполнены. О том, какой путь мы прошли вместе в Европе, говорит тот факт, что в Маастрихте мы договорились о единой европейской валюте»[72].