История Германии в ХХ веке. Том II

В широких слоях общества высказывались значительные возражения против концепции мультикультурализма, начиная критикой практичности и точности термина и заканчивая акцентом на идентичности государственной нации и национально мотивированными постулатами культурно однородной народной нации. В Федеральном министерстве внутренних дел, например, культурная идентичность немцев понималась как «всеобъемлющая базовая конфигурация формирующих идентичность общих воспоминаний, ценностей и представлений, которые объединяют (большинство) немцев как членов нации». Постулаты, подобные постулату о мультикультурном иммиграционном обществе, «вызывают страх отчуждения, который толкает коренного жителя в оборонительную позицию. <…> Если выбросить за борт все национально-культурные паттерны идентификации, то результатом вскоре станет сухое, бездушное государство, которое больше не будет давать ощущение единого „Мы“»[62]. Вопрос о том, из чего на самом деле состояли формирующие идентичность элементы германской культуры и истории и что требовалось от иностранцев помимо владения языком и законопослушности, оставался открытым. Такие попытки ответить на новые события, нарушающие национальное чувство общности, возвращением к традиционным культурным образцам и символам привели к раздуванию термина «идентичность», который использовался тем сильнее, чем больше становилась очевидной растущая гетерогенность народа, нации и культуры[63].

С другой стороны, многие либералы и левые критиковали концепцию «мультикультурализма» за то, что она умножает национально-государственное мышление вместо того, чтобы преодолевать его. В США это даже привело к новой самосегрегации и постулату о несмешивании различных этнических групп, а процессы интеграции и слияния критиковались как «культурный геноцид»[64].

В целом, однако, затянувшиеся и противоречивые дебаты о «мультикультурализме» оказались малосодержательными. Здесь родился термин, который восхвалял новое разнообразие образа жизни и культурных обычаев, достигнутое благодаря присутствию иностранцев в Германии, не называя при этом явных проблем, которые это создавало. Справа концепция трактовалась нормативно, с разной степенью жесткости воспринималась как атака на германскую историю, идентичность и «народную сущность» и отвергалась. Ни то ни другое не имеет большого отношения к сложной и не совсем гармоничной реальности иммиграции в Германии. Только в 2004 году красно-зеленому правительству удалось снять эту проблему с помощью нового закона об иностранцах. Однако вопросы возражения, интеграции и юридического равенства иностранцев оставались спорными и регулярно, примерно каждые четыре-пять лет, оказывались в центре публичных, часто ожесточенных дебатов в связи с принятием какого-либо закона, книги или, начиная с 2001 года, все чаще в связи с ростом исламского фундаментализма. Однако погромы и убийства 1990‑х годов были быстро забыты.

Политической перспективой европейцев после 1990 года была Европа. Европейское единство казалось убедительным и желанным почти для всех следствием преодоления разделения континента после распада коммунистического восточного блока. Конкретно это отразилось в двух динамичных процессах, которые европейские политики назвали «расширением» и «углублением»[65]. «Расширение» означало, прежде всего, распространение Европейского сообщества, которое до сих пор было западноевропейским клубом, на Восток. Для новых демократий Восточной и Центральной Европы Европейское сообщество имело решающее значение как модель и перспектива: оно обещало надежный путь к экономическому восстановлению и оказывало стабилизирующее воздействие на процесс демократизации в этих странах. Ввиду многочисленных внутренних конфликтов и все еще слабо развитых демократических институтов критерии приема Европейского сообщества, такие как стабильный демократический порядок, уважение прав человека, защита меньшинств и конкурентная рыночная экономика, предлагали четкую ориентацию и, как это уже было в случае с постдиктаторскими южноевропейскими странами – Испанией, Португалией и Грецией, значительное преимущество в легитимности для демократических сил.