История Германии в ХХ веке. Том II

Европа, несомненно, была историей успеха с конца 1950‑х годов и еще в большей степени с 1990‑х годов. Тот факт, что видение неразделенного, экономически и политически тесно переплетенного континента, на котором существовали только демократии, все же осуществилось в XX веке, был действительно сродни политическому чуду, если вспомнить начальные условия после 1945 года. Но это воспоминание стало исчезать среди молодого поколения. В отличие от поколения Коля и Миттерана, память о войне и разрушениях больше не является для них самым важным мерилом для оценки последних событий. С этого момента политический вариант европейского объединения должен был выдержать трезвый расчет целей и средств, и отнюдь не было предрешено, возобладает ли в итоге утопия Коля о политически единой Европе или более скептические концепции договорного сообщества независимых национальных государств, например те, за которые выступали британцы.

С осени 1989 года часть германской общественности ожидала и, возможно, надеялась, что после воссоединения нацистское прошлое отойдет на задний план и Германия наконец станет «нормальной» страной, как теперь часто можно услышать. В конце концов, разве «мирная революция» не была доказательством демократической зрелости немцев и разве она не стала чем-то вроде морально-исторической компенсации за тяготы нацистской эпохи? И не настало ли время, когда злодеяния режима СЕПГ и всех других коммунистических диктатур стали предметом внимания и просвещения? Но реакция соседних европейских стран на воссоединение Германии уже указывала в другом направлении. Здесь доминирующим опасением было скорее то, что после государственного единства немцы не только снимут с себя ответственность за преступления нацистского режима, но и вновь откроют свои континентальные устремления к гегемонии.

Фактически пятнадцать лет после 1990 года стали этапом наиболее интенсивных общественных дебатов о нацистском прошлом в послевоенный период. И в отличие от предыдущих десятилетий, крупные массовые преступления и участие в них немцев теперь находились в центре этих дебатов – постоянной дискуссии о прошлом, которая часто занимала доминирующее положение в заголовках газет в течение недель и даже месяцев, а иногда носила весьма маниакальный характер. Если в 1972 году на немецком языке было опубликовано 16 книг по истории нацистского государства, а в 1981 году – 60, то в 1997 году – 174, в период с 1990 по 2009 год – в среднем по 142, а в 2012 году – снова 74.

Три спорных момента требуют более детального рассмотрения: «спор о книге Голдхагена», споры о компенсации подневольным работникам и дискуссия о выставке «Преступления вермахта».

Книга американского историка Дэниэла Голдхагена была опубликована в 1995 году, и вызванные ею дебаты превзошли, по крайней мере количественно, все, что было до этого времени в публичных дискуссиях о национал-социализме в Германии. Голдхаген писал об отношении «простых немцев» к убийству европейских евреев, и его тезисы, столь же мощные, сколь и простые, безусловно, способствовали этой сенсации. Но не это было решающим фактором; уже существовали многочисленные, основанные на множестве источников исследования о массовых преступлениях национал-социалистов и отношении к ним германского населения, которые, однако, не привлекли и доли такого внимания, как эта книга, почти четверть миллиона экземпляров которой продано только в Германии (и которая во многом основана на этих исследованиях)[83].

Книга Голдхагена была раскритикована как научно неадекватная и упрощенная почти всеми профессиональными историками, которые ее комментировали, как в Израиле и США, так и в Германии или Великобритании. В то же время Голдхаген описал само убийство настолько подробно и точно, что перед лицом описанного им ужаса любая попытка критиковать выводы его книги казалась прямо-таки беспочвенным критиканством. Ведь масштабам и монументальности преступления автор дал не менее монументальное и простое объяснение: Холокост он трактовал как национальный проект немцев, как венец и точку кипения немецкой одержимости антисемитизмом, которая накапливалась веками.

В отличие от усложняющихся объяснительных подходов большинства историков, которые глубоко и дифференцированно анализировали события, но не могли дать ответы, которые привели бы к идентификации, объяснение Голдхагена давало возможность идентификации с жертвами даже тем немцам, которые стремились обойти или отвергнуть навязывание социальной преемственности таким образом. Голдхаген предложил, особенно немцам молодого поколения, исполнение вполне понятного желания: а именно, согласившись с его тезисом, оказаться на стороне не тех, кого стыдят, а тех, кто стыдит.