История Германии в ХХ веке. Том II

Часть общественности восприняла книгу в традиционном ключе: как повторение тезиса о коллективной вине. Книга, как писала газета «Вельт», стала «воскрешением научного трупа, который, казалось, давно рассыпался в прах: тезиса о коллективной вине всех немцев за уничтожение европейских евреев во время Второй мировой войны»[84]. Это была старая знакомая защитная реакция, которая позволяла не затрагивать тему дальше. Но ее сила ушла.

Однако на самом деле среди большого количества полемических и спекулятивных замечаний Голдхаген затронул в своей книге центральный момент, а именно вопрос о том, какое значение придается поведению германского населения в геноциде евреев. Теперь этот вопрос стал более актуальным как в обществе, так и среди историков, в результате чего готовность германской общественности воспринимать убийство евреев не как метафору, а как эмпирическое событие значительно возросла. В последующий период книги, написанные евреями, пережившими эпоху нацизма, – дневники профессора романских языков и литературы Виктора Клемперера и автобиография известного литературного критика Марселя Райха-Раницкого[85] – стали широко читаемыми и обсуждаемыми бестселлерами.

На волне этих дебатов получила признание и инициатива, выдвинутая в 1988 году штутгартским историком Эберхардом Екелем и журналисткой Леа Рош: возвести мемориал убитым европейским евреям в центре нового правительственного квартала в Берлине. То, что такого мемориала раньше не существовало, было осознано только сейчас, и прошло много времени, прежде чем эта идея после очень противоречивых дебатов окончательно возобладала, а также удалось согласовать концепцию: большое «поле стел» по проекту американского архитектора Айзенмана с 2700 наклонными бетонными блоками с расположенной под ними постоянной выставкой об истории убийства европейских евреев[86].

Однако этот мемориал и связанное с ним самообязательство немцев также встретили протест и дискомфорт. Писатель Мартин Вальзер наиболее четко выразил эту тревогу в своей речи на вручении Премии мира Ассоциации германской книжной торговли во франкфуртской Паульскирхе осенью 1998 года.

Вальзер посетовал на то, как трактуется нацистское прошлое, и признался, что «что-то во мне противится этой постоянной презентации нашего позора». Благодаря Берлинскому мемориалу Холокоста, который он назвал «ночным кошмаром размером с футбольное поле» и «монументализацией позора», а также благодаря непрекращающимся дебатам о нацистском прошлом, Аушвиц стал «средством запугивания, которое можно использовать в любое время», «моральной дубинкой», используемой «стражами совести нации», «солдатами общественного мнения», которые «заставляют общество служить мнению под дулом морального пистолета». «Но под какое подозрение вы попадаете, – продолжал он, – когда говорите, что немцы теперь совершенно нормальный народ, совершенно нормальное общество?»

Однако речь Вальзера, которая вызвала овацию аудитории в Паульскирхе, уже своим выбором слов – «моральная дубинка», «запугивание», «служба мнению» – ассоциировалась с гораздо более радикальным отказом от отношения к нацистской эпохе, чем, возможно, предполагал писатель в своем гневе. Поэтому речь встретила резкую оппозицию, не в последнюю очередь со стороны председателя еврейской общины Германии Игнаца Бубиса. Речь Вальзера, по словам Бубиса, была «новой попыткой не релятивировать Аушвиц, а начать новую эру, в соответствии с девизом: „Все, что произошло, ужасно, но через пятьдесят лет пора переходить к «нормальности»“»[87]. Дебаты, продолжавшиеся несколько недель, ясно показали проблематичность продолжающегося увлечения нацистской эпохой. Ведь постоянное внимание к ней было необходимо потому, что молодые поколения, в отличие от ровесников Вальзера, уже не помнили о самих событиях и поэтому вынуждены были получать информацию о них в книгах или на выставках. Поэтому вполне вероятно, что «постоянного представления» избежать не удалось.

Когда Вальзер описывал свое ощущение, что мотивы «презентации нашего позора» направлены вовсе не на то, чтобы «вспомнить, не дать забыть», а на «инструментализацию нашего позора ради целей сегодняшнего дня», эти замечания неизбежно отсылали и к другой прошлой политической теме тех месяцев – компенсации иностранным подневольным работникам. Этот вопрос не нов. С 1953 года Лондонское долговое соглашение откладывало все репарационные требования к Германии до дня заключения мирного договора. В то же время такие иски могли подавать только государства, а не частные лица. Однако с заключением договора «два плюс четыре» условия изменились, поскольку это соглашение должно было рассматриваться как мирный договор в общепринятом понимании. Кроме того, в 1996 году Федеральный конституционный суд заявил, что, в отличие от прежних лет, иски о компенсации от частных лиц являются допустимыми.