История и теория наций и национализма

Как доказано Э.Геллнером, в рамках аграрного государства почти невозможно достичь единства культурных и политических границ[104]. Огромная масса крестьянства просто не поддается культурной унификации, а у власти нет рычагов, чтобы ее реализовать. Высшие сословия слишком часто космополитичны в своей культуре (яркий пример – русские дворяне, говорившие по-французски). Часто основу этих сословий составляют «выходцы» из других народов (поляки – в Речи Посполитой, немцы – в Чехии, турки – в Болгарии и т. д.). Грамотность – удел высших сословий. Образование носит кастовый характер. Понятия о долге, чести и т. д., т. е. об идеях, во имя которых можно жертвовать своей и чужими жизнями, носят сословный характер. Все ждут «идейного» поведения от дворянина, но никто его не требует от крестьянина, от «подлых» сословий. Простолюдин может умереть за веру, но вовсе не обязан умирать за свою страну. Он вообще нетвердо знает, что это такое (пример: принудительные мобилизации русского ополчения монголами). Раз так, то нет способов распространения в массах националистических взглядов. То есть национализм в аграрном обществе невозможен по определению.

В таком контексте вопрос о национально-государственной принадлежности малоактуален для большинства населения. Но при переходе к индустриальному обществу эти границы разрушаются. По словам Э.Геллнера, «новый общественный порядок не предполагал замыкания в маленьких сообществах, а, напротив, требовал взаимодействия с огромным числом других людей в необъятном, мобильном, массовом человеческом море. При таком общественном порядке деятельность человека больше не ограничивалась ручным трудом в окружении людей, знакомых ему на протяжении всей его жизни»[105]. Человек выбрасывался в мир. И ему были нужны более адекватные идентичности, чем «уроженец деревни» или даже уроженец какой-то земли, подданный сеньора. Возникала идентичность себя как представителя той или иной нации (или народа).

Колоссальную роль в развитии национализма сыграли грамотность и образование, распространявшие национальную идеологию. Как показал Э. Геллнер, «при старом общественном порядке было невозможно и нежелательно иметь универсальное образование; в современном индустриальном обществе это необходимо. Основное предназначение и идентификация человека связаны теперь с письменной культурой, в которую он погружен и внутри которой способен успешно функционировать. Это – высокая культура, передаваемая не путем неформального общения с непосредственным окружением, а при помощи формального обучения»[106]. Геллнер считал, что именно этот фактор определяет силу современного национализма.

Другим фактором стала универсализирующая роль бюрократии индустриальной эпохи – не тупой правящей бюрократической машины, а бюрократии с ее универсализацией социума и производства (с паспортами, метриками, ведомостями, переписями населения, бюрократически оформленными стандартами производства и потребления, бюрократически оформленной финансовой системой и т. п.). Здесь принципиален язык. Как писал Э. Геллнер, «при традиционном социальном строе языки охоты, жатвы, различных обрядов, ратуши, кухни или гарема образуют автономные системы. Сопоставление терминологий этих несоотносимых сфер, выявление расхождений между ними, попытка их унифицировать – все это было бы нарушением социальных законов или еще хуже – кощунством или святотатством – и не имело бы под собой никакой почвы»[107]. Теперь же и для рыцаря, и для купца, и для ремесленника, и для служанки вырабатывался единый язык, единая сфера принципиально важных понятий (что выразилось в первую очередь в возникновении богослужения на национальных языках и переводах Библии на национальные языки, затем – в возникновении национального литературного языка и т. д.).

В старые времена не имело смысла спрашивать, любят ли крестьяне свою культуру: они воспринимали ее как нечто само собой разумеющееся, как воздух, которым они дышали, и не осознавали ни того, ни другого. Но когда трудовая миграция и бюрократизм стали заметными явлениями на их социальном горизонте, они очень скоро поняли разницу в отношениях с людьми, сочувствующими и симпатизирующими их культуре, и с людьми, враждебными ей. Возникла потребность в общении, в связях с подобными себе, с носителями той же культуры, той же идентичности.