В своем комментарии Гринуэй постоянно, с маниакальным упорством, поднимает тему рамы. Она не только ограничивает картину, но и сдерживает наш взгляд, и поэтому режиссер стремился освободить нас, избавившись от нее. Но в результате в своих выставках он достиг другого эффекта – включил в свою раму зрителя. В моем тексте идея истории искусства служит исторической рамой, в которую включены все рамочные, то есть ограниченные смыслы. Между рамой и картиной устанавливаются новые взаимоотношения: картина нуждается в подходящей раме, как та нуждается в картине. Но Гринуэй описал остров Просперо как мир, «полный отступающих зеркал и зеркальных образов. Все образы, рождаемые текстом, становятся головокружительно реальными как вещи, факты и события», когда ищут себе раму. Мы не можем избавиться от понимания, что «все состоит из иллюзии, которая непрерывно вписывается в прямоугольник, раму картины, кадр фильма».
На выставке «Подстерегающая вода» в Венеции, где показывали «Януса», Гринуэй в качестве воображаемого собеседника предложил не Шекспира, а испанского художника Мариано Фортуни, бывшего владельца дворца и бессистемной художественной коллекции, которую Гринуэй блистательно реактивировал кинематографическими средствами. Фортуни был человеком театра, он создавал костюмы и ставил освещение, и, как и Гринуэй, писал картины и творил культуру. Это сочетание качеств привело к тайному сговору между режиссером и художником, и дало импульс для создания необычной кинематографической сцены в центре коллекции – так что посетители чувствовали, что участвуют в несуществующем фильме. В буклете, который написал сам Гринуэй, он предположил, что Фортуни бы понравилось «входить в историю и выходить из нее» (in and out of history), как это было реализовано в странном коллаже и документальном фильме: «Он воспринимал историческую цитату настолько всерьез, насколько ее до́лжно воспринимать в любом культурном контексте».
Глава 20
Марко Поло и другие культуры
Текста этой последней главы изначально здесь не было – я написал его по другому поводу, но он очевидным образом связан с темой этой книги. За последние два десятилетия присутствие незападного искусства на современной арт-сцене стало действительно значительным – это заметно по биеннале, возникающим то тут, то там по всему миру. И история искусства в ее последней формации больше не может игнорировать данную ситуацию. Но в то же время одного внимания недостаточно: для рассмотрения подобных явлений важен дискурс, который позволит увлекательно раскрыть новую тему, а такого, разумеется, не бывает под рукой. Его нельзя изобрести по желанию, поскольку история искусства (своеобразный артефакт мышления) развивалась на протяжении длительного времени и в рамках своих собственных традиций. Возможно, будет достаточным констатировать это затруднительное обстоятельство и тем самым противопоставить историю искусства настоящему времени, новой ситуации в мире.