История искусства после модернизма

«Медленно поворачивающееся повествование» (Slowly Turning Narrative) сразу выводит зрителя на сцену, едва он пересекает темное пространство. В центре стоит экран (так что публика вынуждена его обходить), с обеих сторон от него – две проекции, которые воспроизводят две совершенно не связанные другом с другом последовательности изображений. С обратной стороны монитора – зеркало. Экран медленно вращается вокруг своей оси, предстает перед зрителем в двух чередующихся ипостасях (как изображение и как зеркало) и лишает его возможности просто смотреть на транслируемый по монитору образ (фронтально, как мы привыкли), а в определенный момент даже отражает его самого (когда зеркало оказывается перед зрителем). Наконец обе последовательности изображений перетекают по стенам пространства – за счет мерцания света и зеркальных бликов, порождаемых вращающимся экраном. Таким образом, иногда зритель видит обе эти последовательности вместе – одну непосредственно, а другую в зеркальном отражении.

Смысл чередования изображения и зеркала становится более понятным, когда мы улавливаем противопоставление, заложенное в двух последовательностях кадров. С одной стороны в тусклом свете проступает задумчивое лицо погруженного в себя художника, с другой – несутся в разном темпе бессвязные фрагменты видеоколлажа, напоминающие своей мимолетностью впечатления от мира. Эти обрывки воспоминаний привлекают меньше внимания, чем лицо на противоположной стороне. Такое противопоставление дублируется двумя источниками звуков, сопровождающими изображения: неразборчивой шумовой кулисой и монотонным голосом, все время говорящим о некой персоне, которая, как и все люди, любит, страдает, спит и умирает: «Тот, кто» (The one who) – одновременно тип и индивидуум, монада как общее понятие.

Любая концепция времени, основанная хоть на реальном, хоть на времени повествования, в этом опыте лишается смысла. Рассказ непрерывно идет по кругу, без начала и конца, причем зритель может предполагать, что лицо – это рассказчик, а движущиеся изображения – проекции его образов. Но эта дистанция по отношению к иному – рассказчику и его образам – исчезает, как только в камерном пространстве со стенами, залитыми потоком изображений, приходит в движение и сам зритель, отраженный в зеркале. Субъект, описываемый бормотанием в динамике, разделен на автора и зрителя – и все-таки он един. Это концепция субъекта, не обладающего телом и имеющего только сознание. Это наше сознание, запертое в символической камере. Поток изображений воспринимается как отпечаток человеческого существования.

Работа Виолы, организованная как театральный спектакль, – типичный продукт этого жанра. В центре работы художник ставит зрителя в качестве главного исполнителя роли самого себя и создает для него резонансное пространство, где изображения децентрализовались и даже улетучились, лишившись вещественности и читаемости. Поэтому, полагаю я, в другой работе того же года Виола перевернул эту тенденцию и возродил атомизированную картину, поместив в фокус внимания одно-единственное изображение. «Небо и земля» (Heaven and Earthил. 25 – не что иное, как диалог двух изображений на мониторах, смонтированных на держателе в форме колонны не рядом, а вертикально друг над другом, как небо и земля в мифе. В этом описании есть противоречие: здесь говорится об одном-единственном и одновременно о двойном изображении – и все-таки оно было частью художественного замысла.

ил. 25

Билл Виола. Небо и земля, 1992. Кадр из видеоролика

Зритель может видеть только нижнее видеоизображение, но выпуклая поверхность монитора за счет зеркального эффекта таинственно воспринимает верхнее, так что в первом изображении отражается второе: в лице новорожденного младенца отражается смерть в образе старой женщины на смертном одре. Не скажу «уже отражается», потому что не собираюсь указывать на иконографическую банальность и радоваться новой электронной версии старой идеи vanitas[120]. Скорее, в данном случае следует говорить о том, как художник использует здесь свой медиум и какую концепцию времени он при этом визуализирует. Я не хотел бы упрекать его за излишнюю увлеченность символами, ведь символы, даже если ими злоупотреблять, все еще являются чрезвычайно привилегированные изображениями.