История искусства после модернизма

Резюмировать дискуссию можно оценкой художника-концептуалиста Джозефа Кошута, тексты которого явились тайным аналогом текстов Данто. Его эссе «Искусство после философии» (Art after Philosophy, 1969) открыло дискуссию, в которую Данто, со своей стороны, привнес дополнительную аргументацию, заявив о «преображении банального», – так называлась его книга 1981 года[126]. Как бы ни разнились аргументы авторов, очевидно, оба они считали, что искусство стало простой концепцией и поэтому требовало нового дискурса. Но как быть с историей искусства, если искусство стало концепцией, а значит, определением, которое трудно комментировать в исторических терминах? Решение Кошута как художника заключалось в том, чтобы заниматься искусством, сбежав в язык. Искусство должно было стать «критической практикой», ставящей под сомнение собственную природу и таким образом устраняющей старый ритуал создания просто нового искусства. Согласно выводам Кошута, художник должен был стать антропологом, обращающимся к своей собственной культуре, чтобы проанализировать ее институты и переоткрыть смысл искусства. В статье 1975 года он критиковал имплицитную телеологию автономного искусства, встроенного в собственную историю, и вневременную объективность формального искусства. В том же году Кошут подытожил свою выставку в галерее Лео Кастелли письменным заявлением, в котором отметил, что история «рукотворна» и, следовательно, она предполагает постоянную переоценку. «Историография – это наш собственный сборник мифов <…> искусство – дополнение к нему». Выставки художника были попыткой «преодолеть [его] исторический багаж».

В эссе с прямолинейным названием «1975» Кошут вспоминает конец 1960-х, когда «банда Гринберга[127] пыталась создать гештальт Официальной Истории», в котором оставалось мало места для тех художников, кому не случилось вписаться «в предписанный исторический континуум». В последней битве модернизма, как часто отмечается, защищали не только модернизм, но и его притязания на автономию искусства и его собственную четко сформулированную историю. Напомню, что в практике или историографии искусства в целом автономия была важнейшим условием для того, чтобы отделить историю искусства от социальной истории или общей истории культуры.

Но описание художественной сцены 1970-х годов на этом не заканчивается. Художники, не разделявшие убеждений Кошута, тем не менее заняли перед лицом истории искусства новую позицию: они сделали ее темой своих работ и таким образом предложили зрителю искаженное зеркало, в котором историческое искусство (включая модернизм) внезапно стало похоже на двусмысленное воспоминание. А воспоминание, в свою очередь, подразумевало ностальгию, сожаление и тоску по утраченным идеалам и цитирование образов, которые и применить-то негде, кроме поминальной службы. Встреча с мифом истории искусства как с чем-то вроде воспоминания достигла своего апогея в 1973-м, в год смерти Пикассо – ведь он был последним наследником бессмертной идеи живой истории искусства. Важным было и чувство дистанции, овладевшее художниками, оплакивающими не только смерть великого мастера, но и смерть той веры в историю искусства, которую Пикассо, несмотря на свой авангардизм, так прекрасно репрезентировал.

Ренато Гуттузо, марксист-реалист из Палермо, в связи с этим изобрел особенно оригинальный тип иконографии, изобразив Пикассо за круглым столом в компании великих мастеров прошлого – от Дюрера и Рембрандта до Курбе и Сезанна (серия мемориальных картин впервые была выставлена во Франкфуртском художественном музее в 1975 году). ил. 27 Поминки по всем тем, кто остается жить в лице младших продолжателей их дела, оставляют противоречивое впечатление квазивнеисторического пространства истории, одновременно внушая чувство, что эта тема уже кристаллизуется, становясь воспоминанием. На одной из работ Гуттузо само искусство участвует в этом симпозиуме в образах моделей Пикассо, которые присоединяются к группе художников за столом. Жизнь искусства, отраженная в фигурах великих художников прошлого, приобретает определенную двусмысленность, поскольку Пикассо оказался последним в этом ряду. Очевидно, что формирование памяти о нем происходило в те времена, когда искусство все еще жило в рамках идеи исторической непрерывности.

ил. 27

Ренато Гуттузо. Беседа с художниками, 1973. Archivi Guttuso