История из Касабланки

Я засовываю свои не слишком элегантные кроссовки под стул и поправляю складки шали. Он тоскливо вздыхает о тех давно минувших стильных днях, приподнимая бровь при виде пары туристов, одетых в обтягивающие футболки и шорты, которые проходят мимо его магазина, даже не взглянув. Сенегалец, который продает кожаные сумки, подходит к ним, демонстрируя товары, перекинутые через его длинные руки, но они качают головами и переходят на другую сторону дороги, чтобы заглянуть в расположенный там сувенирный магазин.

Сенегальский торговец улыбается и машет месье Хабибу рукой в знак приветствия, затем продолжает обход улицы, которая является его территорией. Среди уличных торговцев существует жесткая конкуренция за лучшие места в жилом районе, к тому же они всегда должны быть начеку, чтобы не попасться полиции, которая арестует их, если поймает. Я смотрю, как он уходит. Он невероятно высок – полагаю, его рост более шести с половиной футов, у него гордая осанка воина. И все же его жизнь свелась к тому, что он предлагает дешевые сумки туристам, ежедневно проходя по улицам много миль. Должно быть, он очень устал от отказов. Это тяжелая, неблагодарная работа за несколько дирхамов в день.

– Месье Хабиб, – говорю я, – как вы думаете, что случилось со теми беженцами, которые проезжали через Касабланку в годы войны?

Не думаю, что он достаточно старый, чтобы помнить это, но то время, должно быть, еще свежо в сознании его родителей. Мой вопрос застает его врасплох. Он медленно опускает тряпку и поднимает на меня глаза. Он, кажется, оценивает меня, и что-то меняется между нами, когда он, прежде чем ответить, пытается понять, насколько искренним является мой интерес.

– Большинству из них удалось уехать в другие страны, в основном в Америку. И хотя Америка приютила больше беженцев, спасающихся от нацистов, чем любая другая страна в мире, у них тоже имелись строгие квоты на количество иммигрантов, которых они готовы были принять. В списках ожидания томились сотни тысяч человек. Конечно, некоторым так и не удалось спастись. Здесь были антисемитские облавы, точно такие же, как во Франции после вторжения немцев. Полагаю, кто-то мог остаться здесь. – Он задумчиво делает глоток чая и вытирает усы бумажной салфеткой, прежде чем продолжить. – В то время, когда националисты начали кампанию за независимость, в Марокко довольно быстро все менялось. Но независимости добились только в пятидесятых годах, и это были неспокойные времена, если говорить о нашей внутренней политике и военных действиях вне страны, поэтому многие люди словно провалились сквозь трещины в системе. Количество беженцев здесь было ошеломляющим.

Он следует глазами за моим взглядом, направленным на сенегальца, и добавляет:

– Не то чтобы сегодня все стало намного лучше.

Я вежливо делаю глоток из своего бокала и осторожно ставлю его обратно на серебряный поднос.

– Я читала в газетах о проблеме беженцев в Европе, – соглашаюсь я и уточняю: – Неужели здесь гораздо хуже?

Месье Хабиб смотрит на меня с оттенком жалости, и я ощущаю себя ужасно невежественной.

– Как вы думаете, откуда берутся те мигранты, которые создают проблемы в Европе? В основном из Африки. Из охваченных войной стран как на севере, так и на юге. Из мест, где жизнь очень дешевая и очень тяжелая. Возьмем, к примеру, Исмаэля, – говорит он и кивает в сторону сенегальского торговца, который спустился по улице, достиг конца своей траектории и потащился обратно к нам. – Как вы думаете, насколько плохо должно быть в его стране, чтобы он нашел вот такую жизнь лучшим вариантом? Он рассказывал мне, что видел, как членов его семьи пытали и убивали, и я никогда бы не повторил этот рассказ такой даме, как вы. Он – один из многих, кто здесь проездом, в ожидании возможности двигаться дальше, когда удастся заработать достаточно денег, чтобы заплатить людям, которые перевозят таких, как он, через Средиземное море. Можем ли мы на самом деле представить, каково это – так бояться того, что происходит у тебя в стране, чтобы броситься с головой в неизвестность, которая будет наполнена опасностью и одиночеством? Оставить свою семью и свою культуру и искать нечто лучшее там, где тебе не рады, где тебя не понимают? Для него и тысяч ему подобных это ничем не отличается от того, что было с теми, кто бежал сюда во время войны, – резюмирует месье Хабиб, снова вздыхает, поднимая раскрашенный жестяной биплан, а затем осторожно кладет его на полку. – Нам нравится думать, что мы извлекли уроки из этих войн, и все же история продолжает повторяться год за годом.

Я продолжаю потягивать чай, думая о его словах и чувствуя себя довольно мерзко. Жизнь, которую я веду, такая привилегированная. С каждым днем, проведенным здесь, я все больше и больше осознаю это. У меня есть свои проблемы, это правда, но они не должны мешать мне пытаться помочь людям, чьи проблемы гораздо серьезнее.

– У Исмаэля есть семья здесь, в Касабланке? – спрашиваю я. – Жена и дети?

Месье Хабиб качает головой.