История казни

— А я откуда знаю? Купил. Моё дело знать, что я у него купил, Дашенька. А где взял он и откуда, то надо знать ему. Но мне сказали, каурка давно у него. А ты что ж плачешь, милая? Грустно, а я думал, радость тебе доставлю. Вот в жизни всё не так: когда хочешь счастья — приходит несчастье, а готовишься к самому худшему — приходит счастье. Ей-богу, странно в нашем мире устроено.

Даже в мыслях у Ивана Кобыло не случалось выказывать ей обиды, даже в сердце своём не мог найти причины, которая толкнула бы его на такой шаг. Поэтому когда заглянул ей в лицо и увидел слёзы, настолько испугался, что сразу подумал о своём ужасном характере, способном так огорчить любимого человека. Кобыло глядел на неё страдающими глазами, умоляя простить его, в этот момент Дарья, оборотив к нему заплаканное лицо, прикоснулась губами к его губам. Ивана как жаром обдало!

Он не понимал её, не верил случившемуся. Всё происшедшее казалось слишком нереальным.

— Я думаю, Ваня, что мы не сможем жить счастливо: так ужасно, так ужасно по всей России, — шептала она, уткнувшись в его воротник. Он не знал, как вести себя и какие слова говорить в ответ. В отличие от Даши Кобыло чувствовал себя уже счастливым, а её тихие слёзы, слова сквозь слёзы, наоборот, убеждали его, что счастье возможно.

Сразу после посевной они решили обвенчаться в церкви, в торжественной, наперекор всему, обстановке, строго следуя ритуалу освящения брака. Так просила она. Даша после принятого решения принялась с замиранием сердца запоминать сны, чтобы их правильно истолковать, а затем выяснить, этот ли суженый уготован судьбою, или она пошла против судьбы. Ещё на Рождество ей выпало на блюдечке венчание: пепел на блюдечке от сожжёной бумаги явно указывал на храм, украшенный деревянной резьбой, изящно сложенный из тёсаного кедра, привезённого из северных районов для такой цели, сооружённый на пожертвования мирян. Она ясно видела возле него и две фигурки, в одной из которых угадывались как бы её черты. Затем гадала и с колечком, и тоже выпала свадьба, венчание, торжественное богослужение. Дарья затаилась и никому о сновидениях своих не рассказала.

— Что с тобой, моя миленькая Дашунечка, моя дорогушечка, что случилось? — поинтересовалась прихворнувшая Настасья Ивановна, пившая по такому случаю чай с клюквой. Дарья топила печь. Она, в стёганной ватной фуфайке, без платка, поскольку на улице стоял уже март месяц и первая капель прозвенела с крыш, в валенках Петра Петровича, бегала то и дело в сарайчик за дровишками. Уж подле печи высилась большая гора дров, слабо теплился огонёк в топке и во все щели валил дым. Ребёнок во сне крутил от дыма головою, а Настасья Ивановна боялась, что он, проснувшись, примется плакать.

Даша, согнувшись в три погибели, пузыря розовые щёки, дула с придыханием на угли, стараясь оживить пламя. В доме было темно, лишь слабо светились от вечерней зари верхушки тополей. Даша боролась с огнём настырно и упорно, а он никак не загорался. У неё уже заболели щёки, от напряжения кружилась голова, а ноги от неудобного положения ужасно саднило.

— Дашенька, что случилось с тобою? — в который раз спрашивала Настасья Ивановна. Когда всё же огонь охватил брошенные сухие полешки в печи, Даша прикрыла дверцу и подошла к старушке, присела и, вытирая взмокший лоб, сказала:

— Да ничего, Настасья Ивановна, мы с Ваней Кобыло после сева решили обвенчаться. Ничего не случилось, Настасья Ивановна.

Настасья Ивановна с нескрываемой радостью тут же прослезилась, вытерла глаза платочком, но, не удержавшись, заплакала, уткнув голову в подушку.

С этой минуты между ними установилось полное согласие. С большой серьёзностью Настасья Ивановна, помня наставления мужа, прежние времена, заветы дедов и прадедов, принялась готовиться. У Даши, разумеется, не имелось подвенечного платья, венца, кольца. Её стремительное бегство через Урал к Омску и столь же поспешное отступление Колчака, и отъезд её в глубинку, все те злосчастные приключения обошлись ей не только утратой всех родных, но и полной потерей всего имущества. Она приехала к Дворянчиковым в чём была и с сумочкой, в которой имелось немного денег старыми знаками, кое-какая мелочь, вроде носовых платков, двух кофточек, и — всё. Не считать же фотографию и рукопись отца имуществом?