В этих грозных словах, до такой степени пророческих, что они как будто написаны после известных событий, заключались все бедствия Европы и все бедствия Франции. Лев возмужал, почуял свою силу и готов был воспользоваться ею. Защищенная океаном, Англия отваживалась раздражать его, но защита не была неодолима, и если бы ее разрушили, Англия горько оплакала бы дерзости, к которым привела ее неизменная ревность. Кроме того, политика ее была бесчеловечна по отношению ко всей Европе, на которую пали бы последствия войны, начатой фактически без причины и вопреки справедливости.
Отто имел приказание не упоминать ни о Мальте, ни о Египте. Не хотели даже предполагать, что Англия
может нарушить торжественный договор, заключенный перед лицом всего мира. Посланнику велели выразить всю политику Франции следующими словами: Амьенский договор, и ничего кроме Амьенского договора.
Отто, человек умный, покорный воле Первого консула, но умевший в случае нужды приложить немного и своего ума в исполнение получаемых приказаний, значительно смягчил надменное объявление французского правительства. Но и этим смягченным ответом он привел в затруднение лорда Хоксбери, который желал сообщить парламенту что-нибудь более удовлетворительное. Он потребовал ноты.
Отто имел предписание отказать в ноте и отказал, объявив, однако, что собрание в Париже именитых швейцарских граждан не имело целью того, что произошло в Лионе во время итальянского совещания, а клонилось только к тому, чтобы дать Швейцарии конституцию, основанную на справедливости, и без перевеса одной партии над другой.
Во время этой встречи Хоксбери с Отто лорда ожидал английский кабинет, собравшийся для того, чтобы выслушать ответ Франции, и британский министр обнаружил свое смущение и неудовольствие во время объяснения посланника. На призыв Франции он возразил словами: состав Европы на момент заключения Амьенского мира, и только этот состав.
Такой поворот вызвал у Первого консула прямой и недвусмысленный ответ. Талейран по его приказанию отвечал: «Франция согласна на условие, предлагаемое лордом Хоксбери. Во время заключения Амьенского договора Франция содержала десятитысячное войско в Швейцарии, тридцать тысяч в Пьемонте, сорок тысяч в Италии, двенадцать тысяч в Голландии. Нужно ли приводить дела опять в такое положение? Тогда Англия предлагала условиться с ней о ситуации в Европе только для того, чтобы признать и утвердить своим ручательством вновь основанные государства. Она отказалась, пожелала остаться чуждой королевству Этрурия, Итальянской республике, Лигурийской республике. Так Англия потеряла возможность вмешиваться потом в их дела. Впрочем, она знала все, что было сделано и что предполагалось сделать, и, зная все, подписала, однако же, Амьенский договор!
На что же она жалуется? Она вытребовала одно условие: освобождение Тарента от войск в течение трех месяцев, и Тарент был освобожден в два.
Касательно Швейцарии известно было, что для нее составляют конституцию. Никто не мог предположить, что Франция потерпит там контрреволюцию. Так что же незаконного сделала Франция? Швейцарское правительство просило ее посредничества. Мелкие кантоны также просили его, желая, с согласия Первого консула, установить свои отношения с главным правительством. Члены всех партий находятся сейчас в Париже для совещаний с Первым консулом.
В германских делах для Англии также нет ничего нового. Они не что иное, как буквальное исполнение Люневильского договора, известного и обнародованного гораздо раньше Амьенского договора. Зачем же Англия соглашалась на сделки, принятые Германией, если не желала секуляризации этой страны? Зачем ганноверский, он же и английский, король согласился на новое германское устройство, приняв епископство Оснабрюк? Да и почему еще, кроме как не из уважения к Англии, Ганноверский дом был так щедро награжден при новом распределении владений?
Полгода назад английский кабинет не хотел вмешиваться в континентальные дела, теперь вздумал вмешиваться. Так пусть же делает, что ему угодно. Но неужели эти заботы лежат больше у него на сердце, чем у Пруссии, России, Австрии? А все эти державы одобрили то, что произошло в Германии. Может ли Англия иметь за собой больше права судить об интересах континента?
Правда, в общих переговорах имя английского короля не упоминалось. О нем не было речи, и это может оскорблять его народ, который желает и имеет право занимать почетное место в Европе. Но кто же тут виноват, как не сама Англия?»
Не знаю, может быть, меня ослепляют патриотические чувства, но я ищу только истину, и мне кажется, что на убедительные доказательства Первого консула нечего было возразить. И теперь, не сумев сослаться ни на какое нарушение Амьенского договора со стороны Франции, Англия замышляла нарушить его самым дерзким, самым неслыханным образом.