История Консульства и Империи. Книга I. Консульство

Пока между Францией и Англией происходили такие резкие объяснения, император Александр также получил просьбы швейцарских мятежников и жалобы англичан и прислал в Париж очень умеренную депешу, в которой намеками давал понять Первому консулу, что для сохранения мира надлежит развеять некоторые опасения, возбуждаемые в Европе могуществом Французской республики, и что он может рассеять эти опасения своей сдержанностью и уважением к независимости соседних государств. Это был очень благоразумный совет, не умалявший значения Первого консула и подходящий к той роли беспристрастного посредника, на которой император, казалось, хотел основать славу своего царствования.

Пруссия, со своей стороны, изъявила Первому консулу одобрение по поводу того, что он не допустил Швейцарию сделаться средоточием английских и австрийских интриг. Она соглашалась, что он прав, не давая неприятелям воспользоваться разными затруднениями, и что еще больше будет прав, если отнимет у них всякий предлог к жалобам, не устраивая в Париже лионских совещаний.

Наконец, Австрия делала вид, что не хочет ни во что вмешиваться. Она и не смела вмешиваться, потому что нуждалась в помощи Франции относительно германских дел.

Первый консул придерживался одного мнения со своими друзьями: он хотел действовать быстро и не повторять в Париже лионского решения, то есть не делаться президентом Гельветической республики. Впрочем, отчаянное сопротивление, которое ему сулили от патриотично настроенных швейцарцев, было не что иное, как одно хвастовство эмигрантов. Когда полковник Рапп приехал в Лозанну и явился на аванпосты мятежников, не имея с собой ни одного солдата, только с прокламацией Первого консула, то нашел людей, совершенно готовых смириться.

Генерал Бухман изъявил сожаление, что не имеет еще суток сроку, чтобы вышвырнуть гельветическое правительство в Женевское озеро, однако все же отступил к Берну: там, в партии федералистов, присутствовала некоторая склонность к сопротивлению. Они решительно хотели принудить Францию действовать силой, потому что надеялись таким образом поссорить ее с европейскими державами. Желание их осуществилось: французские войска под начальством генерала Нея, стоявшие на границе, вступили в Швейцарию. Тогда правительство, учрежденное мятежниками, немедленно сдалось, члены его сложили с себя полномочия, объявив, что повинуются насилию.

Французский генерал Сера с несколькими батальонами овладел Люцерном, Станцем, Швицем, Альторфом. Рединг и некоторые из возмутителей спокойствия были арестованы, а мятежники постепенно обезоружены.

Гельветическое правительство, бежавшее в Лозанну, возвратилось в Берн под защитой генерала Нея, который прибыл туда лично с одной полубригадой. Город Констанц, где проживал английский поверенный Мур, в несколько дней наполнился эмигрантами-федералистами, которые возвращались, истратив английские деньги и открыто сознаваясь в нелепости своей попытки. Мур уехал в Лондон с донесением о провале «швейцарской Вандеи».

Скорая покорность народа имела важное преимущество: она доказывала, что швейцарцы, храбрость которых даже перед превосходящей силой не подлежала сомнению, не считали делом чести и даже выгодным противиться вмешательству Франции. Таким образом, уничтожался всякий основательный повод к притязаниям со стороны Англии.

Надлежало довершить это дело примирения, дав Швейцарии конституцию, основанную на справедливости и особенностях страны. Чтобы не придавать действиям генерала Нея слишком военный характер, Первый консул назначил его не главнокомандующим, а посланником, строго наказав общаться со всеми партиями миролюбиво и в умеренном тоне. Впрочем, французов в Швейцарии было всего шесть тысяч человек, другие войска оставались на границе.

В Париж звали сторонников разных мнений: как пламенных революционеров, так и убежденных федералистов, лишь бы они были влиятельными лицами на родине и пользовались всеобщим уважением.

Революционеры, избранные кантонами, явились немедленно. Федералисты отказались послать представителей, они желали остаться в стороне от всего, что могло произойти в Париже, и таким образом сохранить за собой право протестовать.

Первый консул вынужден был сам назначить их представителей. Он избрал несколько человек, среди них трех известнейших — Мулинена, д’Аффри и Ваттвиля, людей значительных по рождению, дарованиям и характеру. Но эти господа не соглашались ехать. Талейран ясно дал им понять, что упорство их неуместно и их зовут не для принесения в жертву мнений, которыми они дорожат, а, напротив, желают соблюсти равновесие между ними и их противниками; что они добрые граждане, просвещенные люди и потому обязаны следовать конституции, которая имеет целью примирить все справедливые требования и надолго упрочить судьбу их отечества.

Тронутые таким приглашением, швейцарцы имели благоразумие освободиться от влияния партийных интересов и ответили на зов немедленным прибытием в Париж.