История Консульства и Империи. Книга I. Консульство

Связь французских эмигрантов с английским кабинетом осуществлялась через помощника государственного секретаря Гаммона. К нему обращались со всеми требованиями в Англии, а за границей обращались к трем дипломатическим поверенным: Тейлору, посланнику в Гессене, Спенсеру Смиту, посланнику в Штутгарте, и Дрей-ку, посланнику в Баварии. Трое поверенных, находясь близ французских границ, старались интриговать во Франции, со своей стороны содействуя интригам, составленным в Лондоне. Они переписывались с Гаммоном и имели в своем распоряжении значительные денежные суммы. Сложно поверить, чтобы это были всего лишь тайные полицейские меры, какие правительства иногда позволяют себе просто для осведомленности, жертвуя на них небольшие издержки. То были настоящие политические замыслы, проходившие через руки знатнейших посланников, сходившиеся в самом важном из министерств, в министерстве иностранных дел, и стоившие миллионов.

Из французских принцев наиболее замешаны оказались граф д’Артуа и младший сын его, герцог Берри. Герцог Ангулемский проживал в то время в Варшаве, при Людовике XVIII. Принцы Конде⁵⁶ жили в Лондоне, но не имели тесных связей с принцами старшей ветви и всегда оставались чужды их планам. С ними обходились как с солдатами, постоянно готовыми взяться за оружие и пригодными единственно для этой роли. Внук, герцог Энгиенский, жил в Бадене, увлеченный удовольствиями охоты и нежной склонностью к княгине де Роган. Поскольку все трое состояли на британской службе, то имели приказ держаться наготове и повиновались, как повинуются солдаты правительству, выплачивающему им жалованье: роль, конечно, жалкая для фамилии Конде, но не столь жалкая, как роль заговорщиков.

План нового заговора состоял в следующем. Возмутить Вандею уже не представлялось возможным; напротив, поразить прямо в самом Париже правительство Первого консула казалось средством, быстро и верно ведущим к цели. По низвержении консульского правления оставался один только выбор, говорили виновники замысла, — призвание Бурбонов на престол. А поскольку все консульское правление заключалось в особе самого Наполеона, значит, следовало лишь уничтожить эту особу. Но уничтожить верным способом. Удар кинжала, адская машина — все это сулило сомнительный успех, зависело от твердости руки убийцы, от случайностей взрыва. Оставалось одно средство, не испытанное до тех пор и, следовательно, еще подававшее надежду: набрать сотню решительных людей под началом неустрашимого Жоржа, атаковать по дороге в Сен-Клу или в Мальмезон карету Первого консула, напасть на его конвой, состоявший максимум из десяти или двенадцати кавалеристов, разогнать их и убить консула как бы в схватке. В таком случае оставалась уверенность, что он точно погибнет. Жорж был храбр, имел притязание на звание военного человека и не хотел прослыть убийцей: он требовал, чтобы при нем находились двое принцев (или по крайней мере один), которые таким образом завоевали бы трон предков вооруженной рукой. Можно ли поверить?

Эти умы, развращенные изгнанием, решили, что, нападая на Первого консула среди его конвоя, дадут настоящее сражение и не станут убийцами! Из всех этих жалких людей один только оставался в настоящей своей роли, а именно Жорж. Он отличался мастерством в таких неожиданных нападениях и на этот раз не опасался оказаться причисленным к разряду орудий, которые бросают после употребления, имея своими сообщниками принцев: так он сохранял все достоинство, совместимое с принятой им ролью, и его горделивое поведение перед лицом правосудия скоро доказало, что унижение точно было не на его стороне в этом презренном деле.

Но после сражения надлежало еще собрать плоды победы, все приготовить заранее, чтобы Франция сама кинулась в объятия Бурбонов. Партии почти истребили одна другую, и среди них не оставалось ни одной истинно сильной. Горячих революционеров все ненавидели. Умеренные республиканцы, толпившиеся около Наполеона, не имели никакой силы. Оставалась только армия. Ее-то и нужно было привлечь на свою сторону. Но она казалась преданной революции, за которую проливала кровь; она питала почти отвращение к эмигрантам, которых столько раз видела в австрийских или английских мундирах. Тут-то зависть, неискоренимая и чудовищная страсть человеческого сердца, доставила роялистам-заго-ворщикам полезное и драгоценное пособие.