История Консульства и Империи. Книга I. Консульство

В беспокойстве своем, лишь бы отвратить грозивший удар, английское правительство прибегало ко всем средствам, даже к тем, которые нравственность строго осуждала. Мы видели, что упорство в поддержании преступных намерений значительно способствовало новому разрыву двух держав. Конечно, диверсии — одно из обычных вспомогательных средств войны, а возмущение провинций считается одной из наиболее эффективных диверсий, к которой очень охотно прибегают. Если англичане покушались возмутить Вандею, Первый консул платил им за это намерением возмутить Ирландию. Средство вражды было взаимно и очень популярно. Но в то время вандейское возмущение представлялось решительно несбыточным. Услуги шуанов и их предводителя Жоржа Кадудаля могли иметь одно только назначение — какую-нибудь гнусную попытку вроде адской машины и тому подобного. Простирать средства возмущения до попытки низвергнуть правительство значило прибегать к мерам очень сомнительным, но устраивать то же, покушаясь на правительственные лица — значит переступать все пределы международного права, признанные между нациями.

Впрочем, пусть сами факты покажут степень вовлеченности английских министров в преступные планы, которые снова затеяла французская эмиграция, проживавшая в Лондоне. Читатель помнит страшного предводителя морбиганских шуанов Жоржа Кадудаля, который устоял против обаяния Первого консула и удалился сперва в Бретань, а потом в Англию. Он жил в Лондоне в полном довольстве, раздавая французским беглецам суммы, полученные от английского правительства, и проводя время в обществе изгнанных принцев, особенно двух наиболее деятельных из них, графа д’Артуа и герцога Берри. То, что принцам хотелось возвратиться во Францию, — дело понятное, что они хотели достичь этого междоусобной войной — вещь весьма обыкновенная, но, к несчастью для их репутаций, они уже не могли рассчитывать на междоусобную войну, а только на заговоры и убийства.

Мир озлоблял всех изгнанников, и принцев и простых людей; война снова давала им надежды не только потому, что обеспечивала поддержку части Европы, но и потому что уменьшала, как они думали, доверие нации к Первому консулу. Они сносились с Вандеей через Жоржа, а с Парижем — через возвратившихся эмигрантов. О чем они мечтали в Англии, о том же их приверженцы помышляли во Франции, и малейшие обстоятельства, согласные с их мечтами, немедленно превращали в их глазах эти мечты в действительность. В своей гнусной переписке они уверяли друг друга, что война нанесет роковой удар Первому консулу, что власть его, беззаконная в глазах французов, оставшихся верными династии Бурбонов, и тираническая в глазах французов, оставшихся верными революции, могла поддерживаться только двумя правами — восстановлением мира и порядка, и одно из этих прав совершенно нарушалось после разрыва с Англией, а другое подвергалось большой опасности, ибо сохранение порядка во время военных действий весьма сомнительно. Таким образом, по их мнению, правление Первого консула клонилось к упадку подобно всем предыдущим правлениям. Склонный к спокойствию народ, вероятно, досадует на него за возобновление вражды с Европой и станет меньше прежнего верить в его удачу, когда трудности уже не будут расступаться перед ним, как прежде. Кроме того, Первый консул имел много врагов, которых планировали использовать с большой пользой: во-первых, революционеров, во-вторых, завистников его славы, которых насчитывалось немало в армии. Вся переписка из Франции в Лондон и обратно вела к одному и тому же плану: объединить роялистов, якобинцев, недовольных военных в единую партию и свергнуть узурпатора Бонапарта.

Такие замыслы строили в Лондоне французские принцы и ими-то прельщали английский кабинет, прося у него денег. Англичане не жалели денег, зная, по крайней мере в общих чертах, что эмигранты намереваются делать.

Составили обширный заговор и воплощали его в жизнь с нетерпеливостью, свойственной изгнанникам. Известили о нем Людовика XVIII, проживавшего тогда в Варшаве. Всегда несогласный со своим братом, графом д’Артуа, безрассудная и бесплодная деятельность которого ему не нравилась, Людовик отверг предложение. Странная противоположность между двумя принцами! Граф д’Артуа был наделен добротой без благоразумия, Людовик XVIII — одарен благоразумием без доброты. Граф д’Артуа вмешивался в замыслы, недостойные его сердца, а Людовик XVIII отвергал их, как недостойные своего ума. Людовик с тех пор решил чуждаться всех новых происков, поводом к которым служила начавшаяся опять война. Граф д’Артуа, проживая на далеком расстоянии от старшего брата, увлекаемый врожденной пылкостью, жаром эмигрантов и, что еще хуже, жаром самих англичан, принимал участие во всех замыслах, какие обстоятельства порождали в умах, расстроенных беспрерывным волнением.