История Консульства и Империи. Книга I. Консульство

Как скоро эти факты стали известны, Первый консул тотчас созвал в Тюильри тайный совет, пригласив обоих консулов, главных министров и Фуше, который хоть и не был министром, но принимал участие в следствии. Вопрос требовал серьезного рассмотрения. Очевидность заговора не подлежала никакому сомнению. Участие всех партий, республиканских и роялистских, также установили по факту присутствия Пишегрю, который служил посредником между теми и другими. Что касается виновности Моро, сложным представлялось определить ее степень, но ни Буве де Лозье в своем отчаянии, ни Пико в своем простодушии не могли выдумать этого странного обстоятельства — вреда, нанесенного роялистской партии личными видами Моро. Явным становилось, что если не арестовать генерала, то на протяжении следствия доносы на него будут повторяться беспрестанно, приобретут огласку и тогда дело примет совершенно другой вид: как будто правительство или хочет коварно оклеветать его, или боится, не смея преследовать преступника, потому что под преступником скрывается-де второе лицо республики.

Это рассуждение окончательно убедило Первого консула. «Пожалуй, скажут, что я боюсь Моро, — заявил Наполеон. — Этому не бывать. Я оставался самым милостивым из людей, могу оказаться и самым грозным, когда понадобится, и поражу Моро, как всякого другого, потому что он вступает в заговоры, гнусные по цели и позорные по связям».

Первый консул не колебался ни' минуты, приказывая арестовать Моро. Имелась, впрочем, и другая причина, еще более важная. Жорж и Пишегрю не были арестованы. Схватили трех или четырех их сообщников, но шайка исполнителей вся еще гуляла на свободе, и можно было опасаться, что боязнь раскрытия побудит заговорщиков ускорить покушение. Для этого надлежало спешить и захватить всех зачинщиков, а арест их непременно привел бы к дальнейшим открытиям. Потому решили немедленно арестовать Моро, а с ним Лажоле и прочих посредников, имена которых уже знали.

Первый консул был раздражен, но не именно против Моро. Он скорее стал похож на человека, старающегося уберечь себя, нежели на желающего мстить за себя. Он хотел уличить Моро, собрать все необходимые сведения, а потом помиловать генерала, ибо понимал, что подобная развязка будет удобна всем.

Теперь надлежало определить порядок судопроизводства. Консул Камбасерес, великий знаток законов, счел, что в таком деле обыкновенного суда может оказаться недостаточно, и, поскольку Моро был человеком военным, предложил устроить военный суд, состоящий из опытнейших офицеров армии.

Первый консул на это не согласился. «Могут сказать, — прибавил он, — что я хочу избавиться от Моро и потому предоставил его суду своих сторонников». Он придумал другой способ: решил отдать Моро под уголовный суд департамента Сены, но так как конституция дозволяла отменять суд присяжных в известных случаях и в некоторых департаментах, то и решили отменить его в данном случае. Это оказалось ошибкой: публике отмена суда присяжных показалась такой же строгой мерой, какой был бы военный суд.

Сверх того, решили, что великий судья Ренье составит донесение о раскрытом заговоре и причинах ареста Моро и сообщит его Сенату, Законодательному корпусу и Трибунату.

Совет длился всю ночь. Утром 15 февраля в дом, где жил Моро, послали отряд отборных жандармов. Генерала там не застали и отправились в Гросбуа. Он повстречался им на Шарантонском мосту, на пути в Париж. Его арестовали без шума, вежливо, отвезли в Тампль. Одновременно с ним были арестованы Лажоле и интенданты, служившие посредниками.

Донесение Ренье в тот же день представили в законодательных собраниях, оно произвело прискорбное впечатление на сторонников правительства и вызвало что-то вроде злобной радости у его неприятелей. Языки развязались, как обыкновенно случается в подобных обстоятельствах, и остроумцы вместо «заговор Моро» уже говорили «заговор против Моро». Брат генерала, член Трибуната, провозгласил с кафедры, что его брат оклеветан и для доказательства его невиновности требуется только одно: чтобы суд над ним устроили обыкновенный, а не военный. Он требовал для своего брата только возможности оправдаться. Слова его выслушали холодно, но с прискорбием. Большинство законодателей сохраняли верность правительству, но были весьма опечалены. Казалось, что после разрыва мира фортуна несколько изменяет Первому консулу. Не верили, что он выдумал этот заговор, но огорчались, что жизнь его опять подвергается опасности и что надлежит защищать ее ценой таких серьезных жертв.