История Консульства и Империи. Книга I. Консульство

Полковник Савари взял с собой пятьдесят человек, искусно переодел их, вооружил и повез на бивильский берег. Ни один из допрошенных не сомневался в присутствии принца в ожидаемом отряде эмигрантов. Показания различались только в одном: не знали, прибудет герцог Берри или граф д’Артуа. Полковник Савари собирался день и ночь проводить на утесах берега, дождаться высадки, захватить всех прибывших и доставить их в Париж. Решение Первого консула заключалось в следующем: отдать под военный суд и немедленно расстрелять принца, попавшегося в его руки. Печальная и страшная решимость, горькие последствия которой мы скоро увидим.

Испытывая такие чувства к роялистам, Наполеон обнаруживал совсем другие эмоции относительно Моро. Враг находился ныне у ног его, запятнанный, опозоренный, а ему хотелось поступить в отношении его с беспредельным великодушием. В самый день ареста Наполеон сказал Ренье: «Надо, чтобы все, что касается республиканцев, осталось между мной и Моро. Ступайте в тюрьму и допросите его, потом привезите в Тюильри, пусть он объяснится обо всем со мной, я готов забыть проступки, порожденные завистью, которая была не столько его личной, сколько завистью окружающих».

По несчастью, Первому консулу было легче простить, нежели Моро принять прощение. Сознаться во всем значило пасть к ногам Первого консула: унизительная мера, которой нельзя ожидать от человека, чья спокойная душа мало возвышалась, но мало и унижалась. Если бы министром полиции еще оставался Фуше, именно ему следовало бы поручить объясниться с Моро. Его приветливое и вкрадчивое обращение могло бы всего лучше проникнуть в душу, запертую гордостью и несчастьем, польстить этой гордости. Вместо такого искусного посредника прислали к Моро честного человека, который явился к славному подсудимому во всем министерском великолепии и разрушил добрые намерения Первого консула. Великий судья Ренье прибыл в тюрьму в судейской мантии, в сопровождении секретаря Государственного совета Локрэ. Ренье допрашивал генерала долго, с холодной вежливостью.

К тому времени показания Лажоле достаточно прояснили виновность Моро. Прежде всего надлежало по-дружески уведомить его о ходе следствия, чтобы избавить от бесполезной лжи, показать ему, что все известно, и заставить во всем признаться. Вместо того великий судья позволял Моро отвечать на все вопросы, что он ничего не знает, ни с кем не виделся и не понимает, с чего ему предлагают подобные вопросы. Ренье не уведомил несчастного, что он запутывается в лабиринте бесполезного и опасного запирательства. В итоге это свидание не принесло того результата, которого ожидал Первый консул: прощения, столь же благородного, сколько и необходимого.

Ренье возвратился в Тюильри донести об итогах допроса. «Нечего делать, — сказал Первый консул, — если он не хочет говорить со мной, пусть говорит с судом». Тут же принялись с необыкновенной активностью разыскивать виновных: ведь прежде всего нужно было сохранить честь правительства, которое неизбежно осудили бы, если бы не нашлось доказательств реальности заговора, а значит, следовало отыскать Жоржа и Пишегрю. Не успев отыскать их, Наполеон мог прослыть низким завистником, намеревавшимся опозорить и погубить второго генерала Республики.

Ежедневно брали под стражу все новых соучастников заговора, которые не оставляли ни малейшего сомнения по поводу подробностей замысла, особенно намерения напасть на карету Первого консула между Сен-Клу и Парижем и присутствия принца во главе заговорщиков. Все факты стали уже известны, но все еще не был пойман ни один из предводителей, чье присутствие убедило бы самых недоверчивых людей; не был схвачен и нетерпеливо ожидаемый принц.

Полковник Савари в свою очередь рапортовал, что все осмотрел и проверил на месте, убедился в совершенной справедливости показаний касательно способа высадки, таинственной дороги от Бивилля до Парижа и маленького судна, которое всякий вечер лавировало вдоль берега.

В Париже каждый день нападали на следы Пишегрю либо Жоржа. Несколько раз едва не схватили их, но всякий раз опаздывали. Первый консул, уже не разбиравший средств, решил предложить Законодательному корпусу постановление, по которому всякий гражданин, укрывавший Жоржа, Пишегрю и шестьдесят их сообщников, наказывался не заключением или каторгой, а смертью. Всякий, кто видел их или знал об их убежище и не донес правительству, наказывался шестилетней каторгой. Грозный закон, требовавший бесчеловечного поступка под страхом смерти, принят был в тот же день, как предложен, без всякого возражения.

Сразу после этого приняли столь же строгие меры предосторожности. Следовало опасаться, что заговорщики, преследуемые таким образом, постараются бежать из Парижа. На несколько дней город заперли, впускали в него всех, выпускать не разрешали никого. В обеспечение этой меры у всех ворот столицы расставили пешие караулы, конные караулы разъезжали около городских стен, имея приказ останавливать всякого, кто пробирался через стену, и стрелять в каждого, кто собирался бежать.