В это время в Берлине находился искусный и умный уполномоченный французского двора Отто, который и известил свое правительство о новом положении дел. Можно было смело делать вывод, что ключ к миру следует искать в Берлине. Пруссия, находившаяся посередине между воюющими державами, сохранившая нейтралитет, возбудившая против себя в первую жаркую минуту все кабинеты коалиции и оцененная ими по достоинству, когда этот жар поостыл, Пруссия теперь становилась центром политического влияния, особенно с тех пор, как Россия начала опять с ней сближаться.
Между адъютантами Бонапарта был один, отличавшийся благоразумием, скромностью, сметливостью, соединявший с приятной наружностью удивительную ловкость: это был Дюрок, который прибыл с генералом из Египта и на челе своем еще носил отблеск славы пирамид.
Новый консул приказал ему немедленно отправиться в Берлин приветствовать короля и королеву, представиться ко двору, как будто прислан единственно с целью изъявить преданность и уважение, но в то же время воспользоваться этим случаем, объяснить переворот, произошедший во Франции, и объяснить его как возвращение к порядку и к мирным идеям. Дюрок должен был льстить молодому королю [Фридриху-Вильгельму III] и дать ему почувствовать, что его охотно сделают вершителем будущего мира. Республика, опираясь на победы при Текселе и Цюрихе, могла, не роняя своего достоинства, явиться с оливою мира в руках.
Генерал Бонапарт сделал несколько дипломатических назначений. Хотя Отто, поверенный в делах при берлинском дворе, был отличным агентом, но все-таки оставался простым поверенным. Ему дали другое назначение, а в Берлин был послан генерал Бернонвиль, один из небольшого числа французских дворян, в 1789 году чистосердечно высказавшихся в пользу революции. Генерал Бернонвиль был честен, прям, умерен в своих мнениях и вполне способен представлять новое правление. Австрия, где он долго был пленником, внушала ему ненависть, которая весьма кстати была в Берлине.
В Мадриде Франция имела своим представителем старого демагога безо всякого влияния, который не оставил по себе памяти на дипломатическом поприще. Его заместили человеком осторожным, умным, ученым, который с честью подвизался на дипломатическом поприще того времени, — господином Алькье.
Чтобы дать лучшее представление о политике консулов, Бонапарт обеспечил исполнение правосудия в отношении несчастных мальтийских рыцарей. В свое время им было обещано, что во Франции не будут считать эмигрантами тех из них, кто принадлежит к французскому народу по языку. Несмотря на это, до сих пор они не пользовались правами своей капитуляции ни в отношении лиц, ни в отношении имений. Генерал Бонапарт приказал восстановить для них все выгоды этого договора.
Что касается Дании, консулы приняли меры самой поразительной справедливости. Во французских портах находилось много датских судов, задержанных во времена Директории в возмездие за несоблюдение нейтралитета. Датчан упрекали в том, что они не поддерживали морской нейтралитет, дозволяя англичанам досматривать суда и забирать французские товары, на них находящиеся. Директория объявила, что их подвергнут точно такому же насилию, какое они разрешают англичанам; но эти несчастные делали, что могли, и наказывать за насилие одних насилием других было жестоко. Таким образом, многие датские корабли были задержаны, а Бонапарт приказал их выпустить в знак более справедливой и умеренной политики.
Дюрок прибыл в Берлин очень скоро и был представлен ко двору господином Отто, который еще там находился. По строгим правилам этикета Дюрок, как простой адъютант, не мог войти в прямые сношения с двором. Но все эти условия были устранены для офицера, состоявшего при особе генерала Бонапарта. Посланник был принят королем и королевой и беспрестанно приглашаем в Потсдам.
Участие к нему было возбуждено настолько же любопытством, насколько и политикой. Видеть адъютанта Дюрока, говорить с ним значило некоторым образом сближаться, хоть издали, с необыкновенным человеком, который занимал собою умы.
Успех этого посольства очень скоро отозвался в самом Париже. Мысль о близком мире овладевала всеми умами. Особенное обстоятельство, само по себе маловажное, еще более способствовало распространению этой идеи.
Армии французская и австрийская стояли друг против друга вдоль по Рейну и по хребту Альпийских и Апеннинских гор. Переход через Рейн с той или с другой стороны был трудным предприятием, о котором в декабре нельзя было и подумать. Поэтому стычки на берегах Рейна становились бесполезной тратой крови, и решили заключить перемирие по этой линии.